Маркус Шварц - Когда насекомые ползают по трупам. Как энтомолог помогает раскрывать преступления

Да, мы умираем. А что остается?

От нашего тела? Ничего.

От нашей жизни? Нехитрое имущество да массивный цифровой след в виде пользовательских профилей, фотографий и видео с котиками, которыми мы делились в Интернете.

Мы думаем, что все будет длиться вечно. Но что значит вечно? Будет ли Нотр-Дам-де-Пари стоять вечно? Или Национальный музей Бразилии с его сокровищами? Наверное, этого хотели бы строители и основатели. Но ничто не вечно.

Хотя нас или наши останки можно хранить довольно долго, если, например, сжать прах, превратив его в алмаз (да, похоронные бюро действительно этим занимаются), все однажды разрушается.

Мы, конечно, можем приложить усилия и возвести особо долговечные сооружения. Хорошим примером являются пирамиды в Египте или Svalbard Global Seed Vault, Всемирное семенохранилище на архипелаге Шпицберген в Норвегии, где человечество хранит семена самых важных сельскохозяйственных культур. Но простоят ли эти сооружения 10 000 лет?

На самом деле, разум не может постичь, что на самом деле значит «вечно». Так что я снимаю шляпу перед учеными, которые, например, ищут долговременное хранилище для ядерных отходов и собираются использовать эти объекты в течение следующих 100 000 лет.

Все проходит, и это хорошо: только так возможно развитие. Природа не может позволить себе впустую тратить ценный материал. Все умирает и рождается вновь.

Когда свет звезд достигает нас, многие из них уже потухли. Горы размываются или разрушаются под действием ветра. Континенты исчезают, моря высыхают. Виды приходят и уходят. Почему с такой хрупкой формой жизни, как люди, все должно обстоять иначе?

Но не стоит позволять смерти портить себе настроение, а тем более жизнь. Она стоит за углом и ждет. Но пока до этого угла еще далеко, следует как можно более эффективно использовать оставшееся время.

Друзья, знакомые или даже полицейские, у которых не менее тяжелая работа, часто спрашивают меня, хорошо ли я сплю по ночам и не просыпаюсь ли в холодном поту. Я могу ответить на этот вопрос простым «нет». Картины, которые мне приходится наблюдать, являются результатом жестоких травм, которые люди наносят друг другу, руководствуясь низменными мотивами.

Не следует забывать, что наша работа не может вернуть жертв к жизни или спасти от постигшей их судьбы. Мы помогаем найти виновных и привлечь их к ответственности. Однако совершенное убийство нельзя отменить, а родным невозможно возместить их утрату. Мы не можем позволить себе задуматься о судьбе, иначе начнем пренебрегать работой ученых и в результате потеряем объективность. Эта беспристрастность и четкие правила – самое важное и дорогое из всего, что у нас есть.

В этой книге я в общих чертах рассказал о своей работе и некоторых делах. Между тем появились новые случаи, и каждое последующее расследование интересно и увлекательно. Это то, что составляет мою работу, поэтому я люблю то, чем занимаюсь.

КАРТИНЫ, КОТОРЫЕ МНЕ ПРИХОДИТСЯ НАБЛЮДАТЬ, ЯВЛЯЮТСЯ РЕЗУЛЬТАТОМ ЖЕСТОКИХ ТРАВМ, КОТОРЫЕ ЛЮДИ НАНОСЯТ ДРУГ ДРУГУ.

Моя профессия заставляет уважать жизнь и каждый день напоминает, что самое важное – это не деньги или имущество, а физическая неприкосновенность.

Наиболее распространенной причиной смерти людей в Германии, если верить данным Федерального управления статистики, является отказ сердечно-сосудистой системы. По статистике сердечный приступ или инсульт являются наиболее частыми причинами кончины. Этому способствуют пищевые привычки, стресс, генетическая предрасположенность, а также сопутствующие, но потенциально не смертельные заболевания. Вторая по распространенности причина смерти в Германии – это рак.

В 2016 году только 4,2 % случаев с летальным исходом, согласно свидетельствам о смерти, имели неестественную причину и, следовательно, представляли интерес для судебной медицины и прокуратуры. Из них 37 % были случаями суицида, причем три четверти этой группы составляли мужчины.

Таким образом, существует крайне малая вероятность, что человек станет жертвой убийства, даже если бульварная пресса с удовольствием рисует картину совершенно иного рода. А то, что мы встретимся после смерти в Лейпциге, еще менее вероятно. К сожалению, по этому поводу нет статистической информации, но, прежде чем получить от меня номер дела в Лейпцигском институте судебной медицины, придется через многое пройти.

О многих убийствах быстро узнают и сообщают, что экономит мое время. Но даже в тех случаях, когда труп довольно долго пролежал на месте обнаружения, экспертное заключение зачастую не требуется, хотя оно могло бы пригодиться. В основном это зависит от полиции и прокуратуры: там могут просто не знать, что можно быстро вызвать специалиста. Или, как часто бывает, на судебно-медицинское исследование следов не хватает времени, что вынуждает обходиться без сбора насекомых.

Моменты, когда сотрудники уголовной полиции звонят мне неделю спустя и спрашивают, можно ли по фотографиям определить время, в течение которого труп пролежал на месте обнаружения, периодически доводят меня до появления новых седых волос. Если я все же берусь рассматривать снимки, выясняется, что насекомых даже не сфотографировали должным образом.

В одном случае образцы для судебно-медицинской экспертизы были даже правильно собраны и внесены в список вещественных доказательств, но затем выброшены, потому что их сочли бесполезными. А на следующий день полицейские решили вызвать судебного энтомолога…

Такие моменты многому учат. Нечто подобное демонстрирует, что одна из моих задач состоит в том, чтобы убедить все следственные органы в пользе насекомых для расследования.

Хотя благодаря детективным романам и воскресным показам сериала «Место преступления» работа полицейских и судмедэкспертов вызывает интерес у широких масс и имеет многомиллионную аудиторию, в судебно-медицинских институтах Германии дела обстоят совсем не так радужно. «У мертвых нет лобби» – такое высказывание приходится часто слышать от специалистов.

Почему в каждой федеральной земле нет хотя бы одного ученого в судебно-медицинском институте или сотрудника в отделении уголовного розыска, который занимался бы судебной энтомологией? Почему другие государства в этом плане ушли далеко вперед и располагают гораздо большим количеством таких специалистов? Потому что в других странах обязанности разъясняют иначе, а важность предмета не ставится под сомнение.