Алексей Федяров - Невиновные под следствием [litres]

Главная проблема, я считаю, в том, что прокуроров лишили процессуальных функций. В начале 2000-х прокуроры и гособвинители были теми, у кого можно было учиться. Я учился на прокурорских представлениях. Была работа, было критическое отношение к следствию. Понятное дело, что они все равно всегда выступали на стороне обвинения, но выглядело это тогда в судах так, что старшие коллеги направляют следствие, указывают, как надо работать, и к этому прислушивались. А когда снизили критерии доказывания, виноват или не виноват человек, решает тот следователь, у кого находится дело. Функция суда в итоге сведена не к определению вины, ведь, когда дело возбуждено, человек уже виноват. А суд оценивает только то, насколько он виноват, какое наказание ему назначить.

– Судьями становятся бывшие оформители – секретари и помощники.

– Да, они хорошо понимают работу сотрудников суда, канцелярии, секретарей. Сотрудники аппарата суда перегружены, но перегружены у нас и врачи, потому что никто не рассчитывает объективно, сколько человек может качественно выполнить определенный объем работы. На такое количество дел, которое есть сейчас у нас, нужно больше судей, потому что, например, можно увидеть у судьи на рассмотрении в день по 40 дел. Она их рассмотрит? Нет, конечно. Те же сотрудники ФСИН в колониях. Неоднократно ставился вопрос о сокращении аппарата ФСИН. А каким образом? Только если передать некоторые административные функции заключенным. Но это не система исправления, когда одни преступники доминируют над другими из-за полномочий, которые их развращают. Практика показала, что лицам, сотрудничающим с администрацией, уже нечего терять, у них моральные приоритеты настолько сдвинуты, что они становятся очень опасными на свободе, – происходит рецидив с какими-то особо тяжкими преступлениями. Они рассчитывают на то, что они с властью где-то договорились. Я считаю, что аппарат ФСИН сокращать не следует, потому что формально они поднимут зарплату на незначительную сумму, а штат сократят в два раза, на людей свалится гораздо больше работы, чем они смогут выполнить, соответственно, упадет и качество работы. Проблема не в секретарях и помощниках, а в том, что сейчас вынесение оправдательного приговора для судьи недоступно. Помимо прочего, судья должен обладать высокой квалификацией. Ведь вышестоящие суды отправляют недвусмысленный сигнал, что они будут очень критически относиться к оправдательным приговорам. Судья при оправдании идет на реальный риск.

Есть мировая статистика и незаконных, и необоснованных решений. Мы не можем задаваться вопросом, виноват или не виноват человек, – дело в доказываемости. А этот критерий сильно снижен. Ведь и следствие, и прокуратура научились с этим работать. Не позволяется рассматривать доказательства в пользу обвиняемого. Кроме того, даже в процессах с присяжными мы видим, как прокуроры сознательно закладывают определенные нарушения закона для того, чтобы использовать их при оправдательном вердикте. Можно, например, ввести в коллегию непригодного по каким-то признакам присяжного, чтобы потом, при риске оправдательного вердикта, распустить коллегию присяжных. Любой процесс с присяжными, таким образом, становится заминирован.

– Как ты думаешь, приведет ли к системному сдвигу практика ЕСПЧ, который уже списочно признает существенными одни и те же типичные нарушения российскими судами положений Конвенции?

– Нужно все-таки достичь какого-то критического количества жалоб, я считаю. Как у нас было со сроками судопроизводства до вынесения пилотного постановления? Когда ввели закон, позволяющий требовать компенсацию за затягивание уголовного судопроизводства, власти не сократили его сроки, а решили проблему несколько иным способом – предусмотрели компенсации и теперь говорят: «Да, мы затянули, получите компенсацию, пройдите эти четыре круга по кодексу административного судопроизводства и пожалуйте за своими деньгами». Разумеется, количество обращений в ЕСПЧ по затягиванию судопроизводства, которые раньше преобладали, сильно сократилось. Сейчас то же самое по условиям содержания. Но подготовлен закон о компенсации заключенным, который, возможно, начнет действовать. Хотя эти стандарты и целевая программа действуют с 2004 г., то, что было выделено на улучшение условий содержания, ушло не туда. Условия ведь очень плохие, и проблему эту не собираются решать. Решат ее другим способом, очень умело. В ЕСПЧ есть тенденция «тормозить» жалобы. Сейчас власти посчитали, что выплат много, дескать, потеря для бюджета. Обосновали это экономически: с одной стороны, мы не вкладываемся в условия содержания, но вводим механизм компенсации, которую будем выплачивать, если вы обратитесь в ЕСПЧ, докажете и пройдете всю систему. А дальше, опять же, порядок будет таким, как при административном исковом заявлении, поэтому пройдите четыре российские инстанции, а потом идите в ЕСПЧ.

В законе также предусмотрели ретроспективное действие. Он будет применяться и к тем заключенным, которые сейчас подали жалобы. Минюст заявит позицию, что механизм работает, и заключенные получат компенсацию, потому снимите их жалобы с рассмотрения.

Многие скажут, наверное, что не хотят на российском уровне это решать. То же самое могу сказать, возвращаясь к статье 228 УК. Должна быть достигнута какая-то критическая точка, когда уже скажут, что да, хватит.

В то же время, у ЕСПЧ достаточно сужено зрение при рассмотрении дел, к примеру по наркотикам. 90 % – вопросы провокации, но тут нужно знать критерии, по которым можно определить провокацию, человек должен эту провокацию признать, признать, что у него были наркотики, иначе дело не пройдет. У нас было одно дело, его ЕСПЧ не принял, потому что юрист ЕСПЧ просмотрел его с точки зрения провокации, а там была не провокация, а подброс наркотиков без какого-либо вообще оперативного мероприятия, его быстро и оформили. Он категорически отрицал, что у него что-то было.

– Дело Улюкаева – пример необоснованного заявления о провокации, хотя само дело не о наркотиках. Факт не признан, но о провокации заявлено.

– Да, в этом случае провокации не усматривается: что же спровоцировали, если ничего не было совершено? Еще есть практика, однозначная для ЕСПЧ: изъятие наркотиков ставится под сомнение, когда между задержанием и досмотром прошло как минимум 20 минут. Хотя был кейс, в котором мы опирались на эту позицию, но получили отказ Европейского суда. И люди, которые к нам обратились, в недоумении, к нам есть претензии, ведь дело-то выигрышное. Вообще, сейчас стало часто встречаться указание в жалобах на нарушение принципов правовой стабильности и определенности по делам о производных наркотических средств. Мы сформировали определенную практику по оспариванию результатов экспертиз по таким делам, когда удается их поставить под сомнение, указывая, что эксперты не учитывали постановление правительства, а опирались только на свои методички. Но неопределенность эта все равно сохраняется, и однозначного решения в практике нет. Нам удавалось, когда мы эти доводы приводили, и в Верховном суде добиться смягчения наказания. При этом судьи всячески избегают рассмотрения самого основания для отмены приговора, это слишком серьезно повлияло бы на судебную практику: дел, где принцип правовой стабильности игнорируется всеми судебными инстанциями, масса. Поэтому тактически делается так: подаем жалобу по этим основаниям и доказываем, что это вообще не наркотики, не соответствуют они критериям, а потом докидываем смягчающих обстоятельств. Как правило, работает. Напрямую нет ни одного решения, где бы они согласились с первым аргументом либо сказали, что вы не правы, но всем понятно, что приговор смягчен именно из-за того, первого довода. Хотя он должен оцениваться как основание для оправдания. Суд преследует при этом две цели: не сломать судебную практику, поставив под сомнение тысячи приговоров, и «кинуть кость» жалующемуся, чтобы он успокоился и не писал больше.