Любовь Лобанова - Преступления против правосудия

Если уж законодатель, признавая исключительную важность правовой охраны правосудия, пошел по пути создания специальных составов для умышленных преступлений против интересов службы в государственных органах, он, по нашему мнению, тем более должен был сделать это по отношению к неосторожным деяниям.

Для большинства составов преступлений против правосудия цель и мотив не являются обязательными признаками. Но если уж законодатель придает такое значение факультативным признакам субъективной стороны, то наполняет их особым содержанием. Специфика последнего заключается в следующем. Во-первых, ответственность ни за одно из преступлений, предусмотренных в гл. 31 УК, не ставится в зависимость от наличия корыстной или иной личной заинтересованности, в отличие, например, от некоторых конструкций посягательств против интересов службы в государственных органах или порядка управления (ст. 285, 292, ч. 1 ст. 325 УК). Во-вторых, определяемый в законе идеальный результат соответствующих преступлений против правосудия всегда противоположен задачам последнего (ст. 294, 295, 304, 309 УК). Что же касается указанных в статьях анализируемой главы Кодекса мотивов преступных деяний, то их особенности заключаются в механизме формирования, а именно в возникновении стремления совершить преступление под влиянием процессуальной деятельности или деятельности, значимой для исполнения процессуальных решений (ст. 295, 296, 298 УК).

Нельзя не обратить внимание на особенности изложения нормативного материала при описании составов преступлений против правосудия. Во-первых, в гл. 31 УК законодатель иногда прибегает к бланкетной форме конструирования диспозиции статьи уголовного закона (ст. 300, 301, 305 УК). Во-вторых, подавляющее большинство запретов и предписаний, содержащихся в данной главе, сформулированы с использованием бланкетных признаков [137]. И тот, и другой вариант предопределяют необходимость внимательного ознакомления правоприменителя с ГПК (АПК), УПК или УИК, другими нормативными актами аналогичного характера для уяснения содержания соответствующих уголовно-правовых положений. В то же время несовершенство и пробелы процессуального либо уголовно-исполнительного законодательства в ряде случаев могут затруднить уяснение смысла и применение уголовного закона, негативно повлиять на эффективность последних.

Приведем здесь лишь один пример подобного рода [138].

На наш взгляд, при сохранении в УПК положения, ранее закрепленного в ч. 2 ст. 96, ч. 2 ст. 301 УК, вряд ли существовала бы надежная гарантия от необоснованного заключения под стражу лица при обвинении последнего в тяжком или особо тяжком преступлении. Упомянутое процессуальное положение было по своей сути дозволением правоохранительным органам избирать в отношении обвиняемого наиболее суровую меру пресечения по мотивам одной лишь тяжести инкриминируемого ему преступления. Но такое разрешение могло быть воспринято и как предоставление права на заключение под стражу лица, обвиняемого в тяжком или особо тяжком преступлении, и без достаточных оснований для применения мер пресечения, установленных ранее в ст. 89 УПК. Оно не исключало вывода, что само по себе обвинение в подобном деянии является достаточным основанием. Более того, ориентируясь на ч. 2 ст. 96 УПК, следователи нередко искусственно «завышали» квалификацию содеянного, чтобы применить к гражданину заключение под стражу [139]. Не случайно Пленум Верховного Суда РФ в п. 8 постановления № 3 от 27 апреля 1993 г. «О практике судебной проверки законности и обоснованности ареста или продления срока содержания по стражей» вынужден был напомнить судам, что указание в ч. 2 ст. 96 УПК РСФСР на перечень преступлений, за совершение которых возможно применение заключения под стражу в качестве меры пресечения по мотивам одной лишь опасности преступления, не освобождает судью от обязанности тщательно проверить законность и обоснованность избрания такой меры пресечения и не лишает его права отменить, либо изменить ее при наличии к тому оснований» [140].

Отрадно заметить, что новое уголовно-процессуальное законодательство не имеет оговорки, подобной замечанию, содержавшемуся в ч. 2 ст. 96 УПК РСФСР.

Специфика признаков, характеризующих основание уголовной ответственности за преступления против правосудия, обусловливает и особенности в определении законодателем ее пределов. В обобщенном виде эти особенности могут быть представлены следующим образом.

Во-первых, нередко изменяются нижняя и (или) верхняя границы относительно-определенных или альтернативных санкций по сравнению с минимумом и (или) максимумом санкций за сходные составы преступлений, предусмотренные в других главах Уголовного кодекса (ср. санкции ч. 2 ст. 105 и ст. 295; ч. 1-2 ст. 296 и ст. 119; ч. 1-2 ст. 297 и ст. 130, а также ст. 319; ч. 1 ст. 299 и ст. 300, ч. 1 ст. 302, ч. 1 ст. 305 и ч. 1 ст. 285 и ч. 1 ст. 286; ч. 2 ст. 303 и ст. 292; ч. 1-2 ст. 301 и ч. 1 ст. 127 УК; и др.).

Во-вторых, обнаруживаются некоторые особенности в конструировании квалифицированных составов преступлений, а также в содержании квалифицирующих признаков [141].

В-третьих, возможности освобождения от уголовной ответственности за преступления против правосудия, предусмотренные в Общей части УК, расширяются за счет формулирования специальных оснований для такого освобождения (см. примечание к ст. 307 УК). Однако, как будет показано далее, стимулирующие свойства уголовного закона использованы здесь не в полной мере.

В гл. 31 УК РФ содержатся 23 статьи. Регламентируемые последними преступные посягательства имеют не только общие черты, но, естественно, и различия. В то же время есть признаки, которые одним составам преступления присущи, а в других они отсутствуют. Это, видимо, и служит основой для классификации преступлений, ответственность за которые предусмотрена в рассматриваемой главе Уголовного кодекса.

Долгое время в юридической литературе в качестве основания построения группировки преступлений против правосудия избиралась общность признаков субъекта посягательства.

Безусловно, классификация по данному признаку имеет не только теоретическое, но и практическое значение. Она, во-первых, помогает сориентироваться, от кого именно защищено правосудие посредством уголовно-правовых ограничений, и, соответственно, правильно определить лицо, подлежащее уголовной ответственности за конкретное посягательство.

Во-вторых, она позволяет увидеть и некоторые недостатки уголовного закона. Так, не всегда оправдано произведенное законодателем объединение в одной части статьи Особенной части УК нескольких составов преступлений. Речь идет о тех случаях, когда один из ассоциированных составов включает в себя качества специального субъекта, а другой — нет. Подобное объединение нежелательно, ибо при толковании уголовно-правовой нормы правоприменитель может ошибочно предположить наличие в той или иной законодательной конструкции признаков, которыми она (конструкция) не обладает. Это, собственно говоря, уже происходит в теории при характеристике составов преступлений, описанных в ч. 2 ст. 312, ст. 315 УК [142].