Любовь Лобанова - Преступления против правосудия

Представляется, что признаки, дифференцирующие ответственность за квалифицированное убийство и посягательство, предусмотренное ст. 295 УК, находятся не в области объекта преступления, а в области мотивации последнего. Жизнь судьи и других лиц, которых, говоря словами Г. В. Ф. Гегеля, можно отнести к «всеобщему сословию» [115], должна защищаться особым образом не только потому, что она является непосредственным условием осуществления определенного рода деятельности, но и потому, что итог последней способен вызвать недовольство отдельных людей, чьи интересы противоречат интересам правосудия. Поэтому логичнее было бы поместить анализируемый состав преступления в главу 16 «Преступления против жизни и здоровья» [116]. Именно таким образом решен вопрос о месте нормы, предусматривающей ответственность за умышленное убийство магистрата, судьи, адвоката, какого-либо должностного лица системы правосудия и т. п., в УК Франции. Французский законодатель поместил данную норму (п. 4 ст. 221-4) в главу I «О посягательствах на жизнь человека», хотя, как уже было сказано, в Уголовном кодексе данного государства имеется отдельная глава (гл. IV) «О посягательствах на деятельность суда».

Подобный подход представляется верным и в свете ценностной иерархии объектов уголовно-правовой охраны [117], «вершину которой должна составлять жизнь человека как наиболее ценное социальное и личное благо, ради обеспечения которого, в конечном счете, и функционируют все социальные институты» [118].

При конструировании составов преступлений, которыми умышленно причиняется вред этой высшей ценности, именно последней необходимо придавать значение основного защищаемого общественного отношения. Все же иные социальные блага могут занимать по отношению к ней лишь место дополнительного объекта уголовно-правовой охраны.

Небезупречными выглядят и конструкции составов преступлений, предусмотренных ст. 157 УК. Согласно этой статье привлечение к уголовной ответственности за злостное уклонение от уплаты средств на содержание детей или нетрудоспособных родителей возможно лишь при условии, что виновный был обязан к уплате решением суда. Таким образом, охрана основного объекта, в качестве которого применительно к данной статье выступают общественные отношения, обеспечивающие интересы семьи, ставится в зависимость от необходимости обеспечения обязательности судебного акта, выступающей в качестве дополнительного объекта. Не разделяя мнения Ю. Е. Пудовочкина, полагающего, что в этом случае интересы правосудия превращаются в основной объект преступления [119], мы в то же время согласны с его предложением о необходимости реконструирования упомянутой статьи. Право несовершеннолетних или нетрудоспособных детей получать от родителей средства на содержание, а равно и право нетрудоспособных родителей на материальную поддержку от детей относятся к числу жизненно важных. Оно возникает и реализуется в рамках семейно-правовых отношений. Злостное уклонение от выполнения корреспондирующей этому праву обязанности, думается, должно регламентироваться в качестве преступного посягательства независимо от того, состоялось ли судебное решение, обязывающее лицо уплачивать алименты, либо об уплате таковых заключено нотариально удостоверенное соглашение между сторонами. Именно так подошел к вопросу о регламентации ответственности за нарушение обязанности по материальному содержанию законодатель Испании. В ч. 1 ст. 228 УК данного государства говорится: «Тот, кто перестал в течение шести месячных заработных плат регулярно или три месяца подряд выплачивать материальную помощь в пользу своего супруга или своих детей, которая была установлена договором или судебным решением при разводе, объявлении брака недействительным, в процессе установления родства или алиментов на детей, рожденных вне брака, наказывается арестом от восьми до двадцати выходных дней» [120].

Еще более кардинально поступил законодатель Швейцарии. В соответствии со ст. 217 УК данного государства тюремным заключением (по жалобе) наказывается тот, кто не выполняет свою семейно-правовую обязанность по содержанию или по материальной поддержке, хотя он располагает средствами для этого или может располагать [121].

Специфика объекта рассматриваемых посягательств определяет и особенности их объективной стороны. Дело, конечно, не только и не столько в том, что многие преступления против правосудия смоделированы законодателем как составы активных действий [122]. Возможно, это-то как раз следует считать упущением российского правотворца. Как будет показано в последующих главах работы, недостатком целого ряда статей, включенных в гл. 31 УК РФ, является то, что они не охватывают собой невыполнение ответственными лицами возложенных на них процессуальным законом или иными нормативными актами обязанностей. Такой упрек можно сделать в адрес ст. 294, 300, 302, 303 УК. Важно же, думается, обратить внимание на другую особенность. Нарушение соответствующего объекта уголовно-правовой охраны проявляется в одной из следующих форм:

— в форме существенного отклонения субъекта от своих процессуальных функций или невыполнения обязанностей, связанных с реализацией процессуальных актов;

— в форме воспрепятствования осуществлению подобных функций и обязанностей, в том числе в виде понуждения (принуждения) носителей таковых к поведению, мешающему решению задач правосудия.

Подавляющее большинство неквалифицированных составов преступлений, включенных в гл. 31 УК, по своей законодательной конструкции являются формальными. Даже приводимые в качестве примеров материальных составов нормативные модели незаконных действий в отношении имущества, подвергнутого описи или аресту либо подлежащего конфискации (ст. 312) [123], весьма специфичны, на наш взгляд, в этом отношении. Диспозиция соответствующей статьи содержит указание отнюдь не на основные последствия преступного посягательства, а лишь на дополнительные, от которых защищается дополнительный объект [124]. Что же касается основных последствий, характеризующих вред, причиняемый основному объекту уголовно-правовой охраны, то они оказываются за рамками и данных составов преступлений.

Выбор законодателем именно такой конструкции при описании посягательств против правосудия, думается, не случаен. Он обусловливается не только неопределенностью нематериального вреда, преимущественно являющегося следствием подобных общественно опасных деяний, но и способностью последних, как правило, причинять значительный урон важным социальным отношениям, что порождает естественное стремление обезопасить данные отношения от названных посягательств [125].