Юрий Антонян - Психология убийства

А. Камю не дает подробных комментариев. Он лишь замечает, что немцы даже Бога, мобилизовав его на войну, заставили служить убийству.

Немецкий священник, в чем у меня нет сомнений, есть неотъемлемая составная часть единого безумного порыва слепой ненависти ко всему живому, что дает основание рассматривать германскую армию и как гигантскую банду убийц. Священник почти не колеблется и не раздумывает: впитанная многими предками привычка к точности и верности долгу немедленно диктует определенные действия — мальчик должен быть убит, потому что он должен быть убит, и для сомнений нет места. Виновен ли он в чем-нибудь или нет, не имеет ровно никакого значения, а мысль о сострадании даже не приходит в голову. Священник не просто одобряет убийство, но и активно служит ему, вступая в непреодолимое противоречие с сутью христианского учения. Он уже не священник, он уже сам снял с себя этот сан, став одним из тех, кто приводит в исполнение смертный приговор, короче говоря, соучастником этого преступления.

Я все это говорю относительно священника и мальчика, не имея в виду остальных несчастных, которых тоже должны были расстрелять. Как и мальчика, он и их пытается подготовить к встрече с Богом, но здесь не все так просто, как может показаться. Анализ даже весьма краткого диалога, священника и мальчика показывает, что духовник совершенно не пытается вникнуть в то, что происходит, и лишь чувствует себя обязанным подготовить приговоренных к смерти. Создается впечатление, что свои обязанности в связи с расстрелом он выполняет столь же четко и автоматически, как и те, которые могли бы быть обусловлены венчанием или крещением ребенка. Не знаю, смогли ли нацисты мобилизовать Бога на войну, но некоторых его служителей они сделали соучастниками убийств — и это при том, что нацистская верхушка яростно боролась с религией и церковью.

Немецкий служитель Бога лишь один из многих тысяч служак, убежденных в том, что, выполняя преступный приказ, он не несет никакой ответственности за последствия и вся вина (если вопрос о вине вообще приходит в голову) на тех, кто отдал, такой приказ. Впрочем, соответствующие размышления вряд ли всегда имеют место, скорее наоборот, поскольку соответствующее воспитание, дисциплина и многократная тренировка автоматически приводят к требуемому действию. Если же размышления появляются, то это может свидетельствовать о первых шагах совести.

Функции убийства неоднозначны. Так, несмотря на всю его порицаемость, оно иногда, как может показаться, способно приводить к общественно полезным результатам. Так, с древнейших времен с помощью убийства освобождались от тирана. Исступленные русские террористы второй половины XIX века, большинство из которых были казнены либо окончили свою жизнь на каторге или в сумасшедшем доме, все-таки что-то сделали для освобождения крестьян и социального прогресса в целом. Эти террористы-идеалисты верили в очистительную силу страдания и окупаемость жертвоприношений — самого себя и своих жертв. Однако сами того не желая, они запустили в действие гигантскую машину уничтожения и убийства, которая потрясла страну в XX столетии. Большевики начали отсчет своей истории тогда, когда Писарев поставил перед собой вопрос: "Можно ли убить собственную мать?" и ответил на него: "Почему бы и нет, если я этого хочу и это мне полезно". Убийство начинается не с ответа на этот вопрос, а уже с самой его постановки.

Как ни парадоксально, убийства, совершенные политическими террористами в политических целях и которые поэтому можно назвать политическими, органически переросли в государственные убийства, когда государство сделало их своей обычной практикой. Иными словами, политический терроризм, борющийся с деспотизмом государства, способен заложить идеологические, правовые, организационные и психологические основы для самой кровавой государственной диктатуры. Иначе и не может быть, поскольку насилие порождает насилие, в ряде случаев неизмеримо худшее.

Убийство всегда служило и идее справедливости, точнее, реализации этой идеи или представления о ней в жизни, причем соответствующая практика носит всеохватывающий характер. С помощью убийства, якобы восстанавливая справедливость, расправлялись с тиранами и сбрасывали с трона неугодных монархов, в том числе с помощью суда или похожих на него процедур (Дантон без околичностей заявил: "Мы не хотим осудить короля, мы хотим его убить"), сжигали еретиков и нападали на соседние народы. В новое время последнее называлось "восстановлением исторической справедливости", именно так называли свои агрессивные походы Гитлер и Сталин. В повседневной жизни убийства ради справедливости встречаются очень часто: подобным образом поступает муж или любовник, уличивший в неверности жену (любовницу), преступник, карающий смертью своего вчерашнего сообщника, заподозренного в измене, отдельный человек или группа людей, устраивающих самосуд, даже разбойники и воры, похищающие чужое имущество, вполне могут сказать, что они только восстанавливали попранную социальную справедливость; заключенные тюрем, учиняющие кровавый бунт, тоже твердят, что им нужна лишь та же справедливость.

Отнюдь не случайно многие "справедливоискатели" создают культ Сатаны и почитают демонов, которые даже в художественной литературе давно обрели вполне симпатичные черты и, хотя и несут разрушение и смерть, ведут борьбу за справедливость, восполняя здесь бессилие Бога. Справедливость в сочетании с абстрактной правдой обладает подлинным существованием и выступает источником всех страстей. Эти страсти подчас весьма разрушительны и, даже имея в своей основе внешне справедливое возмущение в связи с чинимыми беззакониями, начинают стимулироваться местью.

Торговец лошадьми Михаэль Кольхаас (середина XVI века), герой одноименной новеллы Г. фон Клейста, по характеристике автора был одним "из самых справедливых, но самых жестоких людей того времени. Необыкновенный этот человек до тридцатого года своей жизни по праву слыл образцом достойного гражданина ... Среди соседей не было ни одного, кто бы не испытал на себе его благодетельной справедливости. Короче, люди благословляли бы его память, если бы он не перегнул палку в одной из своих добродетелей, ибо чувство справедливости сделало из него разбойника и убийцу". Став жертвой произвола крупного местного помещика и не найдя правды в суде, Кольхаас со своими людьми напал на поместье и предал его огню, уничтожив всех его жителей (кроме главного виновника), в том числе женщин и детей. После этого во главе разросшегося отряда Кольхаас разрушил еще ряд населенных пунктов, поджог с трех сторон Лейпциг, и все это сопровождалось убийствами, грабежами и насилием.