И. Потапчук - Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века

Из взятых при обыске у обвиняемого бумаг, а также из собранных справок и показаний свидетелей, Хачанова и других, усматривается, что Альберт Дорвойдт до конца 1878 года занимался в управлении Брестской железной дороги за жалованье 900 рублей в год, потом поступил в военную службу рядовым, но по болезни был уволен, и с 1879 по 1882 год служил у керосинного торговца Хачанова, получая около 1 тысячи рублей в год. Материальным довольством он никогда не пользовался; за квартиру, в которой жена его содержала школу, платил 400 рублей в год, нередко нуждался в деньгах и брал взаймы у приказчиков Хачанова по 10, 15, 25 и 100 рублей. С половины же 1882 года положение Дорвойдта представляется совершенно иным: он занимает с 1 июня квартиру в доме Леонова в 1 тысячу рублей годовых на 3 года и уплачивает за 3/4 года вперед; нанимает с 15 августа за 1 тысячу рублей магазин в доме Ермаковых, внося деньги за треть; приобретает мебели на 205 рублей, не считая отдельно купленных вещей, и бочку для развозки керосина по городу за 225 рублей, шьет себе платья на 330 рублей, продает банкирской конторе «Ростовский и К°» банковских билетов на 2 тысячи рублей, покупает, в свою очередь, облигации Петербургского кредитного общества и другие процентные бумаги, вносит членский взнос во второе Московское кредитное общество и деньги на текущий счет; печатает объявления, рекламы в разных газетах об открытии магазина «Русское нефтяное производство», закупает с сентября по декабрь товара на 14 тысяч 953 рублей 57 коп., употребляет 5 тысяч 316 рублей 89 коп. на покупку лошадей и экипажей, на обстановку и жалованье служащим, нанимает для лошадей отдельную конюшню, а для склада керосина особое помещение и проч.

По показаниям свидетелей Черепкова и Крылова , Елена Блезе исполняла у Дорвойдта обязанности кассира и каждый день являлась в магазин, Б. Мельницкий, хотя и числился бухгалтером, но, не зная бухгалтерии, постоянно делал в книгах ошибки и помарки. Сам же Дорвойдт вел дело вообще не хозяйственно, но не падал духом, и однажды, после обнаружения недочетов в кассе рублей 80, выразился: «Всего не украдут, у меня касса бездонная», а по окончании процесса Федора Мельницкого в особенности развернулся и начал, не стесняясь, тратить 100-рублевые бумажки. Все эти действия Дорвойдта, таинственные отношения его к Б. Мельницкому, фамилию которого даже не объявляли сначала служащим в магазине, появившиеся неожиданно деньги и другие обстоятельства заставили Черепкова и Крылова подозревать, что истинный источник богатства Дорвойдта кроется в капиталах, присвоенных Федором Мельницким, и об этом подозрении они сообщили даже агентам сыскной полиции.

Елена Блезе также признала себя виновною в укрывательстве и показала, что еще в апреле 1882 года Б. Мельницкий признался ей, что деньги, принадлежащие Воспитательному дому, находятся у него, что они были присвоены его отцом и были переданы ему тотчас же после похищения, и сообщил вообще обстоятельства преступления 3 ноября 1881 года, но подробности не передавал, а самое призвание сделал из желания убедиться, останется ли она верна данному за 2 недели перед тем слову выйти за него замуж. В октябре Мельницкий дал ей на сохранение бумажник с процентными бумагами, который она держала некоторое время в шкафчике перед своею кроватью, а по окончании заседания по делу отца привез еще шкатулку с частью денег. Эта шкатулка стояла сначала в передней на окне, но впоследствии деньги из нее были обвиняемою вынуты, завернуты вместе с полученными раньше процентными бумагами в один сверток и переданы Дорвойдту, который спрятал все в комоде. Затем, когда из деревни были привезены чучела, Б. Мельницкий переложил сохранившиеся в них деньги в другую шкатулку, которую также отдал Елене, она же передала ее Дорвойдту, и последний, вынув деньги, уложил их в ее присутствии в две тумбы, которые залил гипсом. К показанию своему Елена Блезе присовокупила, что сама она похищенными деньгами не пользовалась, и что Б. Мельницкий за все время купил ей только одно платье; за участие в занятиях по магазину она имела от Дорвойдта стол и квартиру, но жалованья не получала.

Показание Блезе подтверждено в существенных частях и Дорвойдтом. Свидетель же Крылов показал, что Елена Блезе за время пребывания при магазине Дорвойдта купила себе золотые часы, плед и шубу, кроме того, ею же были вручены Крылову и 2 тыс. рублей сторублевыми билетами для внесения их на текущий счет Дорвойдта в контору «Ростовский и К°».

Валентина Гетманчук хотя и не признала себя виновною, но заявила, что пользовалась частью присвоенных ее отцом денег после того уже, как узнала о совершенном им преступлении. Узнала же она об этом в первый раз 11 апреля 1882 года из переданной ей сестрою Варварою записки, в которой отец писал: «Валентина, я украл деньги и приказал их спрятать Борису, сделал это, чтобы вы были богаты и обеспечены». По получении этой записки Валентина Гетманчук написала отцу резкое письмо, в котором убеждала его сознаться в преступлении, а брату Борису сказала, чтобы он убрал куда-нибудь деньги, иначе она съедет с квартиры, и так как тот отвечал, что это сделать неудобно, переехала 14 апреля на отдельную квартиру, в дом Бочкова. Летом обвиняемая была у дяди и от него также услышала, что присвоенные ее отцом деньги находятся у Бориса, которого отец поставил между двух огней, объявив, что в случае отказа его от участия в преступлении он должен будет покончить самоубийством. Убедясь таким образом из слов дяди, что Борис не так виновен, как ей казалось, она по возвращении в конце июня в Москву вызвала брата и высказала свой новый взгляд на его отношение к факту преступления, а потом, когда при втором свидании Борис предложил ей деньги, решилась принять их, так как нуждалась в средствах для содержания младших братьев и прислуги; согласившись же взять один раз, брала и после несколько раз, всего тысяч до 5. Верно цифра ею определена быть не может, так как передача денег совершалась без обозначения их суммы,— ни она, ни Борис не считали. Деньги тратились обвиняемою и на детей, и на себя: рублей на 200 она купила мебели, да на такую же сумму приобрела через свою знакомую Гейденрейх разных тряпок из Парижа и вообще вела расходы безрасчетно. Так продолжалось до выхода ее в замужество, т. е. до 10 ноября. С этого времени она не нуждалась уже в деньгах, не брала их у Бориса, но 14 ноября последний, приехав к ней, сунул в руку целый сверток с деньгами, и она наскоро положила его в стол, заперев ящик; 19 же декабря, перед отъездом в Петербург, она отвезла к брату все оставшиеся деньги в двух свертках, опечатанных печатью с буквою «Г». Обвиняемая представила и самую печать, оказавшуюся сходною с оттиском печати на свертке с 6 тысяч рублей, взятом при обыске у Дорвойдта, которому таковой был передан Борисом Мельницким.