Елена Войниканис - Право интеллектуальной собственности в цифровую эпоху. Парадигма баланса и гибкости

Почему же тогда ничего не меняется в правовой реальности, а если и меняется, то только в сторону усиления правовой защиты, опирающейся все на то же понятие оригинальности творчества и незащищенности автора? И до какой степени должны дойти противоречия в практике, чтобы положить начало изменениям в законодательстве, направленным на защиту интересов общества и пользователей?

Профессор математики, исполнительный директор Американского математического общества, а с 2009 года президент общества «Математика для Америки» Джон Эвинг (John Ewing) так характеризует современную ситуацию: «Авторское право не является ни простым, ни самоочевидным. Авторское право не является также по своей природе ни хорошим, ни плохим. Но даже самый обычный наблюдатель может заметить, что что-то с авторским правом не так. Сегодня законы и традиции в области авторского права находятся в диссонансе с современной культурой и технологией, и в последние годы этот диссонанс становится все более и более очевидным. Если мы хотим приспособить авторское право к нашему современному миру – если мы хотим сохранить хорошие стороны авторского права, – мы должны делать нечто большее, чем повторять лозунги о справедливости и защите авторов» [320].

Любое творчество нуждается в первоначальном материале и никогда не создает нечто абсолютно новое. На роль заимствований в области художественного в статье 1979 года указывал известный советский юрист, доктор юридических наук В. А. Рассудовский: «В любом произведении проявляется индивидуальность автора, его творческая самостоятельность. В то же время произведения науки, литературы и искусства создаются под общим воздействием предшествующих достижений духовной культуры. Влияние предшественников в сочетании с творческой индивидуальностью автора может привести к совпадениям, подражаниям, восприятию и развитию уже высказанных мыслей и т. п.» [321]. В.А. Рассудовский приводит примеры из литературного творчества (поэтические произведения В. А. Жуковского, переводы С.Я. Маршака, решение третейского суда по спору между И.А. Гончаровым и И.С. Тургеневым), музыкального искусства (И.Ф. Стравинский) и живописи (Э. Мане). В информационную эпоху данный вопрос получает иное звучание. По словам Джорджа Ландоу (George Landow), известного специалиста по истории литературы и искусства: «Большая часть наших интеллектуальных усилий являются совместными, но мы не всегда признаем этот факт по двум причинам. Правила нашей интеллектуальной культуры, в особенности те, которые определяют интеллектуальную собственность и авторство, не поощряют такое признание; и более того, информационная технология от Гуттенберга до сегодняшнего дня – технология книги – систематически препятствует полному признанию коллективного (collaborative) авторства» [322].

Придется, видимо, согласиться с выводом американского философа Ричарда Рорти (Richard Rorty): «Европа не решала, принимать ли идиому романтической поэзии, или социалистических политиков, или галилеевской механики. Такого рода сдвиг был актом воли не более, чем результатом полемики. Скорее, Европа постепенно теряла привычку использовать определенные слова и постепенно приобретала привычку использовать другие» [323]. И если дело обстоит именно так, то мы находимся на пороге перемен, поскольку дискурс, в котором основной ценностью является свободный поток информации, начинает преобладать над дискурсом авторского права, для которого нормой является идея частной собственности на знание.

Симптомом перемен можно считать изменения, происходящие в судебной практике европейских стран. А.В. Кашанин отмечает «нехарактерную» для континентальной системы права ситуацию, когда объем охраны произведений с незначительным уровнем оригинальности стал крайне низким: «Практически любой элемент таких произведений может быть заимствован без согласия автора. Фактически такое произведение охраняется только от копирования один к одному. Таким образом, ценой устранения в европейских правопорядках дисфункций, вызванных снижением требований к уровню творческого характера произведений, становится замещение традиционного для них механизма «глубокой» охраны запретом копирования, характерным для системы копирайт либо для европейского конкурентного права» [324].

Формирование понятия «изобретатель» в экономике и культуре 18–19 веков совпадает по времени с формированием и содержательным наполнением понятия «автор» в патентном праве. В рамках парадигмы патентного права и изобретатель, и инвестор предстают в роли романтических творцов, от которых непосредственно зависят инновации и прогресс, приносящие благо всему обществу. Патентное право опирается на идею автора-изобретателя, который самостоятельно и единолично создает новое, абсолютно оригинальное устройство. Как образно выразился заместитель декана и профессор права Темплинского университета Грегори Мандел (Gregory Mandel): «Романтические мифы об одиноком авторе в его мансарде и одиноком изобретателе в его гараже сконструированы культурой и обществом и развенчаны различными исследователями» [325].

С фигурой гениального изобретателя связано доктринальное представление о важности защитить того, кто изобрел то или иное устройство или технологию первым. В англосаксонской правовой системе существует даже особая доктрина «пионеров-изобретателей» (pioneer inventors). Однако на практике праву редко удается справиться с такой благородной миссией. Одни изобретатели вообще не стремятся получить патенты, другим это либо не по средствам, либо мешают многочисленные формальности. И нужно также не забывать, что идеи, которые носятся в воздухе, открывают дорогу не одному только гению, но одновременно многим. Как показывает история, случаи, когда великие открытия и изобретения совершались одновременно разными людьми в разных странах, являются не исключением, а правилом. В качестве показательных примеров можно привести патенты Джеймса Ватта на паровой двигатель и Роберта Фултона на паровоз – в обоих случаях существуют доказательства, что над аналогичными изобретениями успешно работали в то же самое время сразу несколько других инженеров [326].

Вера в то, что авторы и изобретатели творят единолично, пользуясь как единственным источником собственным вдохновением, не позволяет осознать и адекватно оценить фундаментальный конфликт между интересами общества и экономики, который заключается в том, что обществу необходима свободная информация, тогда как экономика нуждается в том, чтобы информация продавалась и покупалась [327].

В заключении одной из своих книг по истории техники и технологий, озаглавленном «Изобретая будущее», Джеймс Бурке (James Burke) выделяет два, с его точки зрения принципиальных, момента в процессе производства инноваций. Во-первых, никакой изобретатель не работает в одиночку, и, во-вторых, «легкость, с которой информация может распространяться, является критической по отношению к скорости происходящего изменения» [328]. Отсюда автор выводит неоспоримое значение строительства безопасных дорог в эпоху Средневековья, которые положили начало первой промышленной революции, изобретению печатного станка, способствующему значительному росту обмена идеями и, наконец, телекоммуникаций, благодаря развитию которых мы пришли к информационной эпохе. Таким образом, технологический прогресс оказывается тесно и совсем не случайным образом связанным с развитием средств общения. И, видимо, именно обмен информацией, а не правовую защиту изобретателей следует считать фактором первостепенной важности. О том, насколько можно считать обоснованным выдвинутый тезис, мы поговорим в следующем параграфе книги.