Геннадий Есаков - Mens Rea в уголовном праве Соединенных Штатов Америки

То, здрав ли стандарт Энмунда-Тисона-Ривса теоретически, в аспекте философско-правовых основ уголовного права, зависит, в конце концов, от его социально-этической здравости в приложении к наказанию как стигмату морального осуждения, основанному на сознательном выборе социально неприемлемого, морально порицаемого поведения. Ответить же на последний вопрос, вместе с тем, нельзя, поскольку это означало бы замещение субъективными взглядами объективных ценностей, исповедуемых любым данным социумом и воплощённых в уголовном праве.

Подводя итог всему изложению проблемы тяжкого убийства по правилу о фелонии, можно отметить следующее.

Возникновение данной доктрины, бесспорно, теряется во глубине веков. Сложно установить её изначальные цели, сферу действия и raison d’etre в основе.

В качестве теоретической гипотезы было выдвинуто понимание тяжкого убийства по правилу о фелонии как сравнительно случайно возникшего специального преломления концепции mens mala с её объективно оценивавшейся моральной упречностью, являвшейся необходимой и достаточной предпосылкой к констатации mens rea и, как следствие, к назначению наказания (а точнее к повешению виновного) за тяжкое убийство.

Со временем доктрине тяжкого убийства по правилу о фелонии, претерпевшей значительные изменения, предлагаются иные обоснования, целью которых является её примирение с психологическим пониманием mens rea.

Но, как представляется, ни одно психологическое обоснование в его post hoc рационализирующем характере не в состоянии теоретически оправдать здесь наказание лица за тяжкое убийство в плане принципа mens rea.

В свою очередь, это возможно только на основе преломления в плоскости объективных социальных оценок, воплощённых в уголовном праве, исходных постулатов наказания. Лишь ими, покоящимися на понимании сущности mens rea как заслуживающего в данном случае морального порицания осознанного поставления в опасность намеренным совершением фелонии значимых социальных ценностей, оправдывается стигмат морального осуждения за тяжкое убийство со следующим применением к виновному всего имеющегося арсенала уголовного наказания вплоть до отобрания у него жизни.

Используя более чем столетнюю метафору Оливера У. Холмсами., «когда вы выманили дракона из его пещеры на равнину и на дневной свет, вы можете… или убить его, или приручить его и сделать из него полезное животное». [1101]Так что призывая к отмене тяжкого убийства по правилу о фелонии, нужно всегда помнить о моральной порицаемости преступника, который не просто совершил своё деяние, но и принёс в жертву жизнь абсолютно невиновного человека. Сохраняя же эту доктрину, необходимо пытаться через реформирование нормы оградить интересы тех, кто не заслуживает стигмата морального и легального осуждения за тяжкое убийство.

Таким образом, с точки зрения той или иной социальной оценки достаточности связи между мерой моральной виновности и стигматом морального осуждения за тяжкое убийство с использованием рассматриваемой доктрины последняя является и приемлемой, и неприемлемой для современного уголовного права.

Сравнивая подход М.Р.С. к юридической ошибке и тяжкому убийству по правилу о фелонии, с одной стороны, и к презумпции mens rea , с другой, нельзя не отметить молчания кодекса касательно последней. Соответственно, обязательная опровержимая презумпция намеренности относительно естественных и возможных последствий деяния сохранилась по прошествии реформ 1960-1970-х гг. в том неизменном виде, в каком она сложилась к моменту появления М.Р.С. При этом сравнительно редкое прямое её закрепление в обновлённом уголовном законодательстве [1102]«с лихвой» компенсировалось судами, продолжавшими, исходя из посылки, согласно которой «прямые доказательства намерения совершить правонарушение… часто отсутствуют», [1103]рутинно напутствовать присяжных в следующем, например, плане:

«Закон презюмирует, что всякое здравое или психически ответственное лицо намеревается относительно естественных, обыденных и обычных последствий его собственных волимых и намеренных действий, и если показано доказательствами вне разумных сомнений, что обвиняемый убил потерпевшего действием, естественным и обычным последствием которого должна была бы стать гибель человека, тогда презюмируется, что смерть погибшего намеревалась обвиняемым, если факты и обстоятельства убийства либо доказательства не создают разумного сомнения относительно того, было ли убийство совершено целенаправленно». [1104]

Обосновывая инструкции такого рода тем, что «правовая система основывается на идее персональной ответственности и что закон должен считать лицо намеревающимся относительно обычных и обыденных последствий его действий», [1105]суды одновременно с этим возлагали на обвиняемого бремя доказывания (в виде как бремени предоставления доказательств, так и бремени убеждения) отсутствия mens rea.

Время принципиальных изменений в рассматриваемой области уголовного права наступило в конце 1970-х гг., когда Верховный Суд Соединённых Штатов обратился к проблеме конституционности презумпции mens rea.

Предысторией, в свою очередь, к такому повороту судебной практики стали три более ранних решения Верховного Суда.

Первое из них, вынесенное в 1970 г., касалось вопроса о стандарте доказанности для целей применения коррекционных мер к несовершеннолетнему учинения последним деяния, которое являлось бы преступлением, будь оно совершено лицом, достигшим возраста, с которого наступает уголовная ответственность. [1106]Анализируя стандарт убеждённости субъекта уголовного процесса, устанавливающего факты, в их доказанности «вне разумных сомнений», суд, отметив его значимость, во-первых, в избежании ошибки наказания невиновного [1107]и, во-вторых, в становлении уважения граждан к уголовному праву, [1108]решил, «что оговорка о надлежащей правовой процедуре (в XIV поправке к Конституции Соединённых Штатов. – Г.Е .) защищает обвиняемого от осуждения, если не доказан вне разумных сомнений каждый факт, необходимый для образования преступления, в котором он обвиняется». [1109]Оценённое в литературе как утверждающее на конституционном уровне сложившееся к тому времени status quo уголовного процесса, [1110]данное решение стало базисом для последовавших за ним дел о распределении между сторонами в суде бремени доказывания элементов вменяемого преступления.

Вслед за решением по делу С. Уиншипа появились связанные с ним ещё два, вынесенные с разрывом всего в два года. [1111]В первом из двух суд столкнулся с уголовным законодательством Мэна, требовавшим от стороны защиты доказать состояние гнева вследствие внезапной провокации, позволяющее смягчить обвинение с тяжкого до простого убийства, и презюмировавшим вплоть до доказывания подсудимым своей позиции отсутствие такого состояния и, как следствие, наличие mens rea в виде злого предумышления. Установив, что подлежащее доказыванию обвиняемым состояние гнева является необходимым компонентом (наряду с намерением причинить смерть) злого предумышления, отграничивающего тяжкое убийство от простого, [1112]Верховный Суд счёл возложение на сторону защиты обязанности доказать такое состояние нарушающим конституционно диктуемое распределение бремени доказывания (в данном случае – бремени убеждения), установленное решением по делу С. Уиншипа и требующее именно от штата убедить присяжных в существовании всех элементов вменяемого преступления и одновременно освобождающее подсудимого от обоснования противоположной позиции. [1113]