Роман Ромашов - Право – язык и масштаб свободы

Правовая форма была успешно освоена не только светской, но и религиозной властью. В рамках иудаизма юридическое начало практически полностью совпадает с сакральным, Тора одновременно является и священной книгой, и основным источником права.

«Закон» в иудейском смысле, как непререкаемое вероучение, обладает всеми качествами закона в юридическом смысле, так как он изложен в письменном виде и подкрепляется авторитетом власти. Жесточайшая канонизация текста Завета (Торы) представляет собой особую технику сохранения коллективной памяти и основанной на ней идентичности, «вмешательство в традицию, которое подвергает находящуюся в постоянном течении полноту традиции строгому отбору, прочно утверждает и сакрализует отобранное, т. е. интенсифицирует его до высшей, непреложной обязательности и раз и навсегда останавливает поток традиции» [297].

Христианство тонко улавливает амбивалентную природу закона, который, с одной стороны, обеспечивает минимально необходимый уровень порядка и согласия в обществе за счет подчинения всех людей единому стандарту, а с другой стороны, неизбежно основывается на приказе, насилии и неравенстве. Хорошо известны слова апостола Павла: «закон производит гнев, потому что, где нет закона, нет и преступления»; «Закон же пришел после, и таким образом умножилось преступление»; «ныне, умерши для закона, которым были связаны, мы освободились от него, чтобы нам служить (Богу) в обновлении духа, а не по ветхой букве»; «я жил некогда без закона, но когда пришла заповедь, то грех ожил, а я умер; и таким образом заповедь, данная для жизни, послужила мне к смерти» (Рим. 4:15; 5:20; 7:6, 9-10). «Трагедия закона, – резюмирует Б.П. Вышеславцев, – заключается в том, что он достигает прямо противоположного тому, к чему он стремится: обещает оправдание, а дает осуждение («нет праведного ни одного»); ищет мира, а дает гнев; требует соблюдения, а вызывает нарушение («Проповедуя не красть, крадешь? Говоря: «не прелюбодействуй», прелюбодействуешь? Гнушаясь идолов, святотатствуешь?» Рим. 2:22); наконец – обещает славу, а дает бесчестье («хвалишься законом, а преступлением закона бесчестишь Бога?» Рим. 2:23)» [298].

Тем не менее христианская церковь сделала решительный выбор в пользу закона, евангельские сомнения по поводу его приемлемости были отброшены, и все христианские конфессии были иерархически выстроены на юридической основе.

Согласно К. Шмитту, именно высокая степень «юридизации», тяготение к правовым формам выступает одним из главнейших качеств католической церкви, которая благодаря этому смогла выстоять и окрепнуть: «Ц – тоже «юридическое лицо»… Что она есть носительница юридического духа самого большого стиля и подлинная наследница римской юриспруденции – это должен был признать за ней всякий, кто знал ее. В ее способности к юридической форме – одна из ее социологических тайн» [299].

Закон, в самом широком смысле этого слова, способен быть фетишем и выполнять в обществе интегрирующую функцию именно в силу своей формы, а не содержания. «К социальным фетишам можно отнести не только вещи, но и слова, например, этнонимы (имя группы является надежным и весьма эффективным ее заместителем), а также «соционимы» (род, клан, племя, народ, нация, этнос, человечество)» [300]. В этом смысле уникальная интегративная способность закона, очевидно, определяется тем, что он в качестве фетиша сочетает в себе слово и вещь, идеальное и материальное, будь то скрижали с заповедями Моисея, свиток, книга с напечатанным текстом или экран компьютерного монитора. Интересно, что в некоторых случаях предметный носитель даже обладает самостоятельной силой и может обходиться без текста: «Грамота служила символом. Поэтому она вообще могла не содержать текста, и такие cartae sine litteris нередко применялись. Государь, желавший добиться повиновения подданных или передать им свой приказ, мог послать им простой кусок пергамента или печать без грамоты, – этого символа его власти было достаточно» [301]. Материализация идеи в звуке или даже действии является относительно эфемерной, недолговечной, требует постоянного повторения и подтверждения. Напротив, «буква закона» обладает одновременно и прочной вещественностью, и одухотворенностью, что позволяет ей стать символом коллективного единства и предметом своеобразного поклонения.

Нормативные письменные тексты представляют собой активное и вместе с тем относительно стабильное ядро правовой реальности, вокруг которого образуется специфическая среда. Это достигается главным образом благодаря особому построению самого текста.

Документальная форма права обеспечивает единство социально-нормативного поля, «маркируя» собой те предписания и дозволения, которые в рамках данного сообщества не нуждаются в дополнительном обосновании своей значимости. Иными словами, авторитет нормы гарантируется местом («источником») ее нахождения или, точнее, способом внешнего оформления. Это придает правовой системе необходимую внутреннюю гибкость и динамизм при сохранении общих параметров ее конструкции в неизменном виде. Даже в самых децентрализованных системах права формальные стандарты законности непременно остаются едиными, что достигается, в частности, благодаря существованию конституций.

Определяемые юридическими текстами процедурные формы, а также визуальная юридическая атрибутика (флаг, герб, униформа и др.) зрительно укрепляют единство социальной системы, поскольку являются общими для различных частей социума, в том числе значительно удаленных друг от друга в пространстве и времени.

Сам язык закона построен так, чтобы создавать единую социальную среду, отличительным свойством которой является практически полное отсутствие эмоций, что далеко не случайно: эмоции представляют собой нечто потенциально опасное, могущее привести к столкновениям, вывести коллектив из баланса, нарушить его мирное состояние. Эмоции необходимо держать под контролем, а для этого требуется искусственно созданное пространство, лишенное роковых страстей.

Кроме того, право – это еще и принудительный текст, властно изменяющий поведение людей. Но эта его способность («регулировать общественные отношения») не носит прямого характера, а осуществляется через сознание, которое и выступает непосредственным объектом правового воздействия. Одним из способов такого внушения является, например, особая ритмическая модель построения юридического текста, основанная на повторении одних и тех же стилистических конструкций.

Например, текст Салической правды практически полностью выстроен с использованием сложных предложений по модели «если – то»: «§ 1. Если кто будет вызван на суд по законам короля, и не явится, присуждается к уплате 600 ден., что составляет 15 сол. § 2. Если же кто, вызвавши другого на суд, сам не явился, и если его не задержит какое-либо законное препятствие, присуждается к уплате 15 солидов в пользу того, кого он вызовет на суд…§ 4. Если же ответчик будет занят исполнением королевской службы, он не может быть вызван на суд. § 5. Если же он будет вне волости по своему личному делу, он может быть вызван на суд, как выше упомянуто» [302]и т. п. Тем самым обеспечивается, условно выражаясь, «автоматизация» социальных процессов и создаются объединяющие всех алгоритмы социального взаимодействия; происходит своего рода принудительная солидаризация, отличающаяся от органической солидарности ритуала письменной формой закрепления и наличием карательных санкций за отступление от предписанного.