Александр Ливергант - Пэлем Гренвилл Вудхаус. О пользе оптимизма

Если Этель придумала, как Вудхаусу лучше и дольше жить, то Уильям Таунэнд – что ему писать. Писать что-то новое никакой необходимости, впрочем, не было. Таунэнд предложил другу издать их с Вудхаусом переписку за пятьдесят с лишним лет тесной дружбы. Идея Пламу понравилась, переписка могла бы заменить автобиографию, на которую Вудхаус по скромности никак не мог решиться; «За семьдесят» – не в счет. Имелось наготове и название – «Дрессированная блоха»; Вудхаус не забыл, как назвал его в 1941 году в открытом письме в газету собрат по перу Шон О’Кейси:

«Если у Англии осталось еще хоть какое-то достоинство, хоть какой-то литературный вкус, она навсегда забудет жалкое кривляние своей дрессированной блохи».

Так вот, чтобы Англия не забыла «жалкое кривляние своей дрессированной блохи», этот проект – «книга писем», как назвал его Таунэнд, – и родился.

Таунэнд преследовал, в основном, две цели, между собой никак не связанные. Во-первых, продемонстрировать читателю этого совместного эпистолярного наследия отрешенность от жизни своего талантливого, но такого наивного и простодушного (а значит, ни в чем не повинного) друга. И, во-вторых, показать и свою роль – мудрого наставника и доброжелателя, а также маститого литератора. «Дрессированная блоха» могла бы стать отличным подспорьем и для Вудхауса, чья репутация была изрядно подпорчена берлинским инцидентом, и для его, Таунэнда, довольно невыразительного творчества.

Казалось бы, чего проще: собрать всю переписку, хорошенько ее «перетряхнуть», отбросив всё малоинтересное, – и отдать в печать. Но тут-то между соавторами и возникли разногласия.

Таунэнд видел переписку строго научным изданием с предисловием, аннотацией и дотошным комментарием; переписку «без изъятий и сокращений». Вудхаус же представлял себе «книгу писем», прежде всего, произведением художественным.

«Мы совершенно не обязаны приводить письма в том виде, в каком они писались, – возражал он другу. – Мы можем выдумывать сколько душе угодно».

Таунэнд посчитал необходимым поместить в этот том и все пять берлинских радиопередач, и открытые письма в английские газеты летом 1941 года. Пусть, рассуждал он, читатель увидит, сколь несправедливы, предвзяты оппоненты Вудхауса. И на этот счет Вудхаус тоже придерживался иного мнения:

«Не могу же я выглядеть совершенно невиновным, напрасно обиженным существом, – пишет он Таунэнду 3 марта 1952 года. – Я ведь действительно вел во время войны передачи из Германии. Верно, нашлись болваны, которые сочли эти выступления антибританской пропагандой, но ведь это вовсе не значит, что моей вины тут нет…»

Такое, столь откровенное признание писатель, кстати говоря, делает едва ли не впервые.

А спустя две недели, вспомнив, видимо, советы Маггериджа и Кассена «не высовываться», добавляет:

«Всё, что касается моих берлинских промахов, должно быть тщательно отредактировано… Я не хочу выглядеть в печати человеком, который ищет у читателя сочувствия. Я хочу, чтобы меня воспринимали беспристрастным, безмятежным».

Еще через месяц, когда том переписки уже был собран и разросся до 600 страниц, Вудхаус пишет Таунэнду, что ни под каким видом не хочет, чтобы у читателя возникло впечатление, будто он, Вудхаус, боится своего читателя потерять. Не хочет он также, чтобы читатель стал свидетелем его надежд и страхов, и решил, что Вудхаус не уверен в своем будущем; чтобы он, иными словами, Вудхауса пожалел. То, что я пишу тебе, убеждает Вудхаус друга, вовсе не рассчитано на посторонний взгляд.

В то же время Плам соглашается с Таунэндом: не следует бояться ворошить прошлое, и поэтому в том, чтобы поместить в «Блоху» радиопередачи, большой беды не видит. Главное – чтобы письма развлекали, читались весело.

«Я хочу, чтобы читатель сказал: “Старый добрый Вудхаус! Какой же у него легкий, чудесный нрав! Все эти жалкие людишки пишут о нем всякие гадости, а он держится отменно и шутит напропалую…” Наша с тобой цель – развлечь читателя, главное, чтобы ему было интересно и весело» (Уильяму Таунэнду, 6 мая 1952 ).

В конечном счете книга получилась совершенно не такой, какой задумал ее Таунэнд. Вудхаус и не думает оправдываться, тон его писем, причем во многих случаях видоизмененных, беззаботен и весел. И в книге отсутствуют радиопередачи; Вудхаус изъял их в самый последний момент, когда в июле 1953 года сел читать корректуру: «Кое-что из сказанного в радиопередачах повергло меня в ужас».

Как бы то ни было, после выхода «Дрессированной блохи» 9 октября 1953 года [86] «Performing Flea: A Self-Portrait in Letters by P. G. Wodehouse, With an Introduction and Additional Notes by W. Townend». , после многочисленных восторженных рецензий («превосходное исполнение», «уморительно смешно», «остроумно и проницательно») и успеха у читателей (до Рождества продано почти 5000 экземпляров), Вудхаус воспрянул.

Он опять нарасхват. Примерно в это же время в нью-йоркском издательстве «Simon & Schuster» выходит еще один результат совместного творчества – на этот раз с Болтоном: скандальные театральные мемуары «Приводите девочек», о которых мы уже вскользь упоминали. Малькольм Маггеридж, ставший в начале пятидесятых главным редактором «Punch», заказывает писателю авторскую рубрику «Это – Нью-Йорк»; нечто подобное, первый раз вернувшись из Америки, юный Вудхаус уже писал в «Punch». Тогда, полвека назад, рубрика, напомним, называлась «Светские новости из Штатов. Строго по секрету». В Англии роман «У свиней есть крылья» продается, как горячие пирожки: 25 000 экземпляров, и это только до конца 1953 года. «Не позвать ли нам Дживса?» покупает «Simon & Schuster». В «Penguin Books», в мягкой обложке, общим тиражом миллион экземпляров, выходит нечто вроде собрания сочинений Вудхауса, его романы на все вкусы: «Неподражаемый Дживс», «Дживс, вы гений!», «Фамильная честь Вустеров», «Положитесь на Псмита», «Большие деньги».

Прав, значит, был Уильям Таунэнд, когда затеял этот эпистолярный проект – такой простой изначально и такой трудоемкий и неоднозначный при ближайшем рассмотрении. И, в конечном счете, выигрышный.

«Думаю, ПГВ пришлось в жизни гораздо труднее, чем это следует из нашей с ним переписки, – пишет Таунэнд читательнице 1 ноября 1954 года. – Но, полагаю, “Дрессированная блоха” в любом случае ему помогла».

Иначе как идиллией жизнь Вудхауса на Лонг-Айленде не назовешь. Пятидесятые годы под Нью-Йорком сравнимы разве что с жизнью писателя в 1941–1942 году в горах Гарца у баронессы Анги фон Боденхаузен. Расписание его рабочего дня мы уже выучили наизусть, он неизменен не один десяток лет.

Пятнадцатиминутная гимнастика на крыльце в восемь утра. Потом чай. За завтраком читает, обычно что-то легкое, вроде Рекса Стаута или Нгайо Марша, называет этот досуг «книгой на завтрак». После завтрака – три-четыре часа работы в уютном просторном кабинете окнами в сад.