Ефим Курганов - Нелепое в русской литературе: исторический анекдот в текстах писателей

Зачем понадобилось П. В. Анненкову это примечание? Никакой прямой необходимости в нем как будто не было. Более того, анекдот, рассказанный Гоголем и письменно зафиксированный биографом, не имеет никакого отношения к мысли о том, что Пушкин видел в Гоголе великого новатора, нашедшего в литературе свой особый путь. Да, связи как будто никакой. И все-таки появление анненковского примечания внутренне было совершенно оправданно.

Видимо, П. В. Анненков почувствовал, что взятый им высокий тон в обрисовке взаимоотношений Пушкина и Гоголя надо как-то понизить, уравновесить. Понадобилась демифологизация. Тут-то как раз и пригодился гоголевский анекдот. Он был введен безошибочно, точно и вовремя. И в результате получился свежий взгляд на двух корифеев русской литературы, на характер их общения, который начал рассматриваться в духе передачи Богом Моисею священных скрижалей. Да и неожиданность появления анекдота сыграла свою роль. В общем, анекдот сумел расцветить и расшевелить как будто чужеродное для него пространство, да и сам заиграл и заискрился: он тоже выиграл, подключенный к сухому тону биографического повествования.

В целом можно сказать, что записанный со слов Гоголя анекдот, вводясь в ткань пушкинской биографии, сыграл своего рода роль противовеса, что в высшей степени показательно.

Принцип противовеса во многом определяет функцию анекдота в историко-биографической прозе. С появлением текстов этого микрожанра историко-биографическая проза приобретает или заостряет в себе такие качества как гибкость, разнообразие, способность погружаться в реалии быта.

Конечно, анекдот, как правило, вводится в строго документированное историческое повествование для контрастности фона, вводится как струя свежего воздуха. Кстати, он может попасть и в унисон с текстом, только все равно он должен его оживить, придать ему динамизм, ассоциативно насытить.

Однако анекдот не только входит в историческую прозу, но и сам является жанром исторической прозы.

Сжатый бытовой эпизод, пикантный и занятный, или даже просто запись исторического сюжета – это ведь особый жанр, причем достаточно древний (Элиан, «Пестрые рассказы»). Живые, остроумные микроновеллы сцепляются, связываются, вырастают в довольно прихотливые, но отнюдь не произвольные образования («Старая записная книжка» П. А. Вяземского, Table-talk А. С. Пушкина, Записная книжка Н. Кукольника, «Соло на ундервуде» С. Довлатова).

Исторические микроновеллы, сталкиваясь, соединяясь, образуют ряд, потом возникает пересечение рядов. При этом главной эстетической задачей становится достижение эффекта кажущейся произвольности, как бы хаотичности, при внутренней структурированности. Как же это достигается?

Да, каждый отдельный сюжет вполне самостоятелен, но ведь его появление чем-то обусловлено: он кем-то и для чего-то взят, введен в русло некой тенденции или даже концепции. Более того, сюжет микроновеллы освещен образом автора, даже если имя его неизвестно. Образ этот, за которым стоит некая позиция, предполагает определенный принцип отбора материала – он-то и цементирует россыпь текстов. Кстати, сборник анекдотов, конечно же, всегда имеет своего составителя, рубрицирующего корпус сюжетов, но он не имеет и не может иметь этого обволакивающего авторского элемента, связывающего анекдоты в единое, эстетически организованное повествование – в противном случае он перестанет быть сборником анекдотов.

Итак, анекдот как исторический жанр всегда входит в поле того или иного авторского взгляда, то есть он далеко не безличностен, и в этом явное отличие, скажем, «Старой записной книжки» П. А. Вяземского от традиционного сборника анекдотов с его анонимностью и разрушением всех контекстуальных связей. Более того, анекдот как исторический жанр является носителем концепции если даже и не реальной личности, то уж во всяком случае, это должна быть определенная концепция нравов общества, хотя все же в большинстве случаев тут имеется автор (например, «Флорентийские анекдоты, или Тайная история дома Медичи» Антуана де Варийаса, 1685 г.).

Вычленение быстро и сжато развернутых исторических сюжетов в цикл, в предельно выразительные, колоритные микроновеллы, которые дают «расцветку» событиям или всей эпохе, было предпринято во французской моралистической литературе XVII и XVIII столетий и завершено затем романтической историографией в первых десятилетиях XIX века. Однако у истоков этой традиции я ставлю совершенно конкретный текст, а именно уже упомянутую выше книгу – «Флорентийские анекдоты». Автор ее непосредственно отталкивался от «Тайной истории» Прокопия Кесарийского (греческий вариант названия – «Анекдота»), которая впервые была издана в Лионе за несколько десятилетий до появления «Флорентийских анекдотов», а именно в 1623 году.

Биографическая мелочь, исторический этюд, деталь быта (по определению Вольтера, анекдот – это «мелкие детали, долгое время остававшиеся в тени»), психологическая характеристика. Именно из этих незначительных и как будто нелитературных форм вырос особый жанр, оказавшийся успешным, продуктивным, стойким, живучим. Причем вырос во многом в процессе противопоставления большим классицистским формам.

Отталкивание от внешне грандиозных, официальных, героико-политических конструкций как раз и поставило в центр внимания и сделало полноценным и очень востребованным жанром живую деталь, историческую подробность, острый, резкий штрих, нелепый случай – все то, что потом кристаллизовалось и художественно оформилось в анекдоте. Точно так же и в XX веке неприятие советского официоза, потребность в дегероизации общественно-политических мифов привели к повышению художественного статуса анекдота, к мощной активизации его творческого потенциала (Абрам Терц, Войнович, Сергей Довлатов).

Анекдот оказался просто позарез необходимым. Понадобилось буквально все: его жанровая специфика, его традиции, его склонность к обнажению реальности, к соскабливанию с нее слоев внешней, формальной этикетности. Анекдот, взятый на вооружение эстетическим подпольем (советским андеграундом), легко и органично, ничуть не изменяя себе, стал обвинительным документом, убедительным свидетельством аномальности советского мира.

Как и в XVII и XVIII веках во Франции, как в России в пушкинскую эпоху, так и во второй половине двадцатого столетия анекдот начал не просто эксплуатироваться как удобная форма, но и стал носителем историософских концепций. Истинно неумирающий жанр! Вернее, постоянно возрождающийся из пепла. Особенно это становится очевидным теперь, и вот почему.