Виктор Топоров - О западной литературе

Напомню, что на замужних дамах (наряду с профессиональными проститутками) «специализировался» и сам жизнелюбивый и любвеобильный писатель, а его многолетний роман с женой британского посла в Камеруне превратился в своего рода гражданский брак, хотя законный супруг этого, похоже, так никогда и не узнал; во всяком случае, не узнал наверняка. А сама Ивонна Клоетта (так ее звали) задним числом манифестировала эту связь, издав – уже после кончины Грина – книгу его сновидений «Мой собственный мир»… У Брауна с его Мартой все закончилось куда менее идиллично.

Более-менее последовательно сопоставляет Браун едва ли не всех остальных персонажей романа с авантюристом Джонсом – и открывает в каждом ту или иную червоточину, той или иной интенсивности фальшь, ту же пусть и основанную на внутренней логике образов неловкую (хотя подчас и весьма искусную) игру в предлагаемых жизнью обстоятельствах, ту же ненатуральность, тот же наигрыш, и называет всех, включая и самого себя, комедиантами. Отсюда и название романа.

Строго говоря, в романе исследуются две внешне противоположные, но самым тесным образом переплетающиеся разновидности «комедиантства»: одни (как тот же Джонс или «кандидат в президенты США» Смит) паясничают, выдавая себя не за тех, кем являются на самом деле; другие (как, допустим, Марта), напротив, лицедействуют в основном ради того, чтобы понадежнее спрятать в шкафу скелеты (а трупы – в пустом бассейне). Впрочем, мотивация двоится – и та же Марта «играет» верную жену и любящую мать – и только во вторую очередь затушевывает собственное прошлое дочери повешенного союзниками нацистского преступника.

В «Комедиантах» широко применяется (скорее всего, по наитию) социологическая теорема Томаса: мы одинаково реагируем и на подлинные факты, и на то, что за подлинные факты всего-навсего принимаем. Такова, например, ревность Брауна к Джонсу, становящаяся спусковым механизмом действия во второй половине романа; но такова же и вера гаитянских повстанцев в бесстрашие и командирские качества мелкооптового торговца «приветами из Франции» и нечистого на руку игрока в джин рамми. Таков, кстати, и окончательный выбор Марты: она не видит за Брауном будущего, а значит, у него и действительно нет будущего.

Самое же любопытное в том, что комедиантская логика теоремы Томаса и впрямь торжествует в романном пространстве над действительностью: соблазнив Марту или не соблазнив, Джонс в любом случае становится виновником ее разрыва с Брауном; отставной командир «роты добрых услуг» героически гибнет, как какой-нибудь Че Гевара; чудаковатый вегетарианец в критической ситуации ведет себя как подлинный кандидат в президенты великой страны, тогда как дочь нациста обходится со своим «ночным портье», по сути дела, как самка богомола, и так далее.

Режим Папы Дока и его зловещих тонтон-макутов выписан Грином тщательно и в некотором роде даже любовно, как воистину дьявольская смесь нашего 1937 года с нашим же, допустим, 2007-м, – то есть без провозглашенного Иосифом Бродским (и, на мой взгляд, действительно ошибочного) подразделения властей предержащих на ворюг и кровопийц. Половиной острова Гаити (потому что есть и вторая половина – сравнительно более «либеральная»; туда в конце концов и перебирается часть персонажей) правят ворюги и кровопийцы «в одном флаконе». Точнее, они правят здесь бал. Без малейшего содрогания проливая кровь сограждан, но вместе с тем не желая пошевелить и пальцем без «барашка в бумажке».

Любопытно, что сорок лет назад, когда «Комедиантов» с неслыханной по тем временам оперативностью перевели и издали в СССР, отечественная публика вычитала в них прежде всего политические аллюзии на сталинские лагеря, ночные аресты, бессудные расправы, всевидящее око и всеслышащее ухо ЧК-НКВД-КГБ и тому подобное. Само слово «тонтон-макуты» сразу же вошло в обиход – и обозначали им отнюдь не только гаитянских головорезов.

В наши дни роман, пожалуй, столь же аллюзионен и актуален, хотя уже по-другому. На первый план вышел мотив всеобщей коррупции держащегося на всевластье спецслужб режима: в гриновской Республике Гаити берут не только взятки, но и откаты; здесь «пилят» инвестиционные фонды; здесь сооружают потемкинские деревни (хорошо хоть не олимпийские) для доверчивых – или, напротив, столь же жуликоватых, как находящиеся у власти аборигены, – иностранцев; здесь ненавидят Америку, боятся Америки, заискивают перед Америкой и норовят Америку (раз уж не удается устроить ей кирдык) облапошить.

И, хотя роман переведен превосходно (пожалуй, это вообще лучший перевод Грина на русский язык), покойным ныне переводчикам поневоле сочувствуешь, потому что в их лексиконе (да и в тогдашнем русском языке) просто не было слов и выражений, способных адекватно передать дух и стиль повсеместного мздоимства. Скажем, «кандидату в президенты» неоднократно предлагают сделку, именуемую сейчас по-русски «покупкой ситуации».

Сам Дювалье (бывший для Америки попеременно то «нашим сукиным сыном», то «не нашим»; на постоянных колебаниях внешнеполитического курса и периодических заигрываниях с лагерем стран развитого социализма и строилась его многолетняя – и тоже откровенно комедиантская – игра) сказал о «Комедиантах»: «Книга написана плохо. Как произведение писателя и журналиста она не имеет никакой ценности». Режим Папы Дока устоял под парфянскими стрелами британского писателя – и через несколько лет после публикации «Комедиантов» на Гаити была выпущена брошюра «Окончательное разоблачение – Грэм Грин без маски», в которой Грина окрестили «лжецом, кретином, стукачом… психопатом, садистом, извращенцем… законченным невеждой… лгуном, каких мало… позором благородной и гордой Англии… шпионом… наркоманом… мучителем».

Примечательно, что во всем этом потоке оскорблений самого писателя удивил и покоробил только «наркоман».

Комедиантство – сквозной мотив в творчестве Грина: вспомним торговца пылесосами, становящегося резидентом британской разведки, а затем и инструктором в школе шпионажа («Наш человек в Гаване»); вспомним кекс со своеобразной начинкой, за которым охотятся немецкие лазутчики, и спиритический сеанс, в ходе которого они же инсценируют убийство («Ведомство страха»), вспомним «проверку борделем», которую проходят (а вернее, не проходят) не только «комедиант» Джонс, но и «тихий американец» Пайл. Не следует, однако, упускать из виду и другой лейтмотив Гринландии, опосредованно связанный с лицедейством, – мотив перманентной неудачи, мотив постыдного срыва всех высоких (и низких) помыслов, которые обуревают жителей и гостей этой странной страны. Я имею в виду, понятно, и Гринландию, и Гаити.