Алексей Коровашко - Олег Куваев [повесть о нерегламентированном человеке] [litres]

Алкогольная стихия, в которую погружено сознание Венички, буквально бушует в «Правилах бегства». Рулёв, после утраты должности директора «бичевого» совхоза ставший пекарем на оленеводческой базе, так встречает приехавшего к нему Возмищева: «Филолог! – заорал Рулёв. – У меня как раз самогонка поспела. Ещё теплая, вонючая. Нажрёмся, загадим тундру блевотиной». Но и задолго до своей отставки Рулёв, бывший некоторое время сотрудником районной северной газеты, приветствовал Возмищева в том же алкогольно-карнавальном стиле: «Ну что, филолог, – закричал Рулёв. – Нажрёмся спиртища! Приобретём скотский облик и будем орать дикие песни на диком бреге Иртыша. А?» Зачин этим вакхически-дионисийским речёвкам был положен ещё в Москве, в пору начала «странной дружбы» между Рулёвым и Возмищевым. Причём в столице Рулёв охотно вплетал в свои алкогольные призывы элементы эротического дискурса и разнообразных лингвистических забав, в каламбурном ключе обыгрывая фамилию Возмищева: «О-о! Возьми Ещё пришёл. Ну, здравствуй! – Он протягивал мне вялую узкую ладонь и обязательно говорил что-либо вроде: „Ну что, Возьми Ещё, пойдём по бабам? Возьмём у вокзала шлюх – накрашенных, наглых, немытых. А?“ – Да брось ты! – смущался я. – Не пойдём! Чёрт его знает, что там подхватишь. И вообще всё это ведёт к половому бессилию. Давай по-свински нажрёмся водки. Тёплой, противной».

Персонажи поэмы Ерофеева всегда рады вкусить не только тёплой и противной водки, но и плодов советской парфюмерной промышленности. До того как Веничка возглавил бригаду кабелеукладчиков, распорядок дня этой производственной единицы выглядел следующим образом: «…с утра мы садились и играли в сику, на деньги (вы умеете играть в сику?). Так. Потом вставали, разматывали барабан с кабелем и кабель укладывали под землю. А потом – известное дело: садились, и каждый по-своему убивал свой досуг, ведь всё-таки у каждого своя мечта и свой темперамент: один – вермут пил, другой, кто попроще, – одеколон „Свежесть“, а кто с претензией – пил коньяк в международном аэропорту Шереметьево. И ложились спать».

Советская власть, как известно, по формулировке Виктора Шкловского, научила людей, интересующихся литературой, разбираться в оттенках говна; интимное сращение с миром субститутов алкоголя научило Веничку отличать один сорт одеколона от другого. С его точки зрения, принципиально важным для любого потребителя одеколона является противопоставление «Ландыша серебристого» и «Белой сирени». «„Ландыш“, например, – раскрывает Веничка содержание указанной оппозиции, – будоражит ум, тревожит совесть, укрепляет правосознание. А „Белая сирень“ – напротив того, успокаивает совесть и примиряет человека с язвами жизни…»

Лучшим доказательством реальности этих несовпадающих эффектов служит история из личного опыта, и Веничка, не откладывая, такую историю рассказывает: «У меня было так: я выпил целый флакон „Серебристого ландыша“, сижу и плачу. Почему я плачу? Потому что маму вспомнил, то есть вспомнил и не могу забыть свою маму. „Мама“, – говорю. И плачу. А потом опять: „Мама“, – говорю, и снова плачу. Другой бы, кто поглупее, так бы сидел и плакал. А я? Взял флакон „Сирени“ – и выпил. И что же вы думаете? Слёзы обсохли, дурацкий смех одолел, а маму так даже и забыл, как звать по имени-отчеству».

В «Правилах бегства» по одеколону тоскует знающая в нём толк бригада добытчиков дефицитного северного сухостоя, состоящая всего из двух человек – Северьяна и Поручика. Когда к ним с официальным дружественным визитом прибывает Рулёв, сопровождаемый Лошаком и Возмищевым, тема волшебного благоухающего напитка всплывает очень скоро: «Одеколону бы хоть привезли! – бухнул Северьян. – Лося сейчас разогреем. А с чем? – Сколько раз я тебе говорил, Северьян, – не открывая глаз, сказал Рулёв, – одеколон пить нельзя. Из-за эфирных масел портится зрение. – Для морозного времени есть способ, – деликатно кашлянув, сообщил Поручик. – Берёте железный прут, выносите всё на мороз. Затем ставится чашка, и одеколон медленно льётся по пруту в чашку. Спирт, не замерзая, стекает, всё прочее примерзает к пруту».

Этот способ, используемый наиболее радикально настроенной частью широких народных масс не в теории, а на практике, вызывает ассоциации со знаменитыми рецептами фирменных Веничкиных коктейлей. Так, в ходе приготовления коктейля «Слеза комсомолки» на заключительном этапе «надо двадцать минут помешивать веткой жимолости» полученную ранее смесь ингредиентов («Лаванда – 15 г. Вербена – 15 г. Одеколон „Лесная вода“ – 30 г. Лак для ногтей – 2 г. Зубной эликсир – 150 г. Лимонад – 150 г.»).

Ветка жимолости, конечно, не слишком похожа на прихваченный ядрёным сибирским морозом железный прут, но так как «иные, правда, утверждают, что в случае необходимости можно жимолость заменить повиликой», то вполне можно допустить, что рано или поздно кто-нибудь из поклонников «Слезы комсомолки» обязательно бы попробовал заменить металлическим прутом стержень органического происхождения.

Если выйти за пределы «Правил бегства» и заглянуть в записные книжки Куваева, то сразу становится ясно, что приоритет в изобретении диковинных коктейлей с экзотическими названиями принадлежит именно ему. Так, уже в записной книжке 1960 года есть рецепт коктейля «Сашка Меньшиков» (записная книжка заполнялась в походных условиях, наспех, поэтому не стоит упрекать Куваева в неправильном написании фамилии сподвижника Петра Великого): «огуречный рассол, сверху водка, ещё выше спирт или коньячный напиток».

В записной книжке, заполненной в основном годом позже, Куваев снова обращается к теме коктейльных фантазий, но на этот раз обходится без фиксации подробных рецептов, ограничиваясь одними названиями: «Сногсшибавик» и «Продолжительный». К ним добавляется фраза, которая, вероятно, представляет собой заготовку к будущему художественному тексту: «Вино в коктейле ходит волнами».

Выяснение вопроса, чьи названия коктейлей лучше – куваевские или ерофеевские, среди которых такие бесспорные шедевры, как «Иорданские струи» и «Поцелуй тёти Клавы», – оставляем на откуп любителям эстетических дискуссий. Для нас важнее, что Куваев испытывал настоящее пристрастие к изобретению диковинных названий, прикрепляя их к чему угодно, а не только к самодельным коктейлям. Например, в записной книжке, относящейся к 1964 году, находим яркие образцы учрежденческого нейминга, включающего детский сад имени царя Ирода, лепрозорий имени Авиценны, пожарное депо «Нерон», закусочную «Калигула», районную газету «Глас божий», дом свиданий «Руслан и Людмила», турлагерь «Иван Сусанин» и т. п.

Все эти заведения вполне органично смотрелись бы и в поэме «Москва – Петушки». Что касается закусочной «Калигула», то, существуй она в природе, Венедикт Ерофеев наверняка бы в неё заглянул. В этом нет никаких сомнений.