Алексей Коровашко - Олег Куваев [повесть о нерегламентированном человеке] [litres]

Сентябрь 1974-го, Владимиру Курбатову

С весны, плюнув на всё на свете, еду на Север… Чёрт меня попутал с этой загранкой… Пока таскают ноги и горб здоровый, надо изучать свою державу. А уж под старость шляться по заграницам. Всё равно там из ружья попалить не дадут, спиннинг не бросишь, сетёнку не поставишь и сплавиться по Рейну не дадут…

В ноябре Куваеву предложили загранку на барке «Товарищ», но он отказался: «Хватит. Сплавал. Меня другие моря ждут».

Расширяя географию своих поездок и произведений, Куваев считал, что ему «незачем убегать от арктической темы». Хотел то на Алазею, впадающую в Восточно-Сибирское море между Индигиркой и Колымой, то на Стадухинскую протоку в низовьях Колымы… Писал Ильинскому: «А тут ещё Мирон Этлис через два дня на третий приезжает и толкует, что надо быть элитарным, а все кругом говорят, что надо куда-то стремиться, квартиру надо покупать, бразильский кофе, чашки немецкие, мебель финскую, телефон белый. И-де надо общаться с кругами, в свете надо жить. А мне бы в пузо ухи из чира, в руки карабин с оптикой, на ноги бы торбаза, на голову шапку. И на всё наплевать бы».

В последние годы Куваев сосредоточился на самом заветном и грандиозном замысле: втроём-вчетвером пройти Севморпутём с востока на запад (маршрутом первопроходцев, только в обратном направлении, от Певека до Архангельска, что сложнее по климатическим показаниям) на парусно-моторной лодке. Это была «Великая и Главная идея» с двумя задачами: 1) оздоровиться и перезагрузиться, как уже было на Эльгыгытгыне и Омолоне, и 2) пройти, увидеть, написать (было даже рабочее название книги: «Голоса издалека» – имелись в виду голоса первых исследователей Арктики).

Примерно с 1967 года этот замысел, возникший ещё в период работы в Певеке, обсуждался всерьёз и детально. Поход должен был занять два-три года, а возможно – даже четыре-пять лет: идти не спеша, заходить в устья рек, искать стоянки первопроходцев, начиная с Шалаурова, снимать кино… Впрочем, это был проект даже не похода, а походной формы существования. Кажется, если бы можно было, Куваев провёл бы так всю жизнь. В последние годы он уделял подготовке этого плавания огромное количество времени. Изучал журнал «Катера и яхты» (в морском деле Куваев уже неплохо разбирался, легко оперируя терминами вроде «шверт», «левентик», «краспица», «центровка вала», «вынос винта» и т. п.). В письмах Балаеву и Курбатову рассуждал о килях и полукилях, остойчивости, достоинствах дерева и пластмассы, установке мотора, ремонтопригодности… О дизеле: «Истинный дизель должен заводиться от пинка ноги, а остановить его можно, лишь разобрав на части и отсоединив солярку. И то без солярки он ещё должен колмотить полчаса».

Нужно было найти плавсредство и дооборудовать его под нужды экспедиции. То ли лодку «дори», то ли яхту (вот он, идеальный движущийся дом для бродяги!), то ли китобойный вельбот владивостокского производства, который Куваев считал аристократом шлюпочного флота. То ли пластиковый катер, какие делают в Хабаровске на заказ, но это будет слишком дорого – под 10 000, и непонятно, как поведёт себя пластмасса в условиях Арктики… Или вообще взять резиновую «Меву», или превратить плоскодонку в швертбот «Скиф» по чертежам из «Катеров и яхт», или найти польскую лодку «Пеликан» (всего 400 рублей!) под мотор, или… А тут ещё подвернулся вариант за смешные деньги обзавестись конфискованной сахалинскими пограничниками японской моторной шхунёшкой – крохотной, кубрик на четверых.

«Дори» у друзей уже была – её Курбатов ещё в 1963 году выпросил на гидробазе, а потом, уезжая из Певека, оставил Балаеву. Данное плавсредство, похожее на небольшой поморский коч с дизелем и самодельной каютой, Балаев должен был готовить к великой миссии.

«Мы её чинили, шпаклевали… У каждого были свои представления о мореходности. Мой свежий корабельный диплом успешно противостоял балаевской дотошности, так что дни часто тонули в спорах, не кончаясь ничем, кроме попойки», – вспоминает Анатолий Лебедев.

Потом эта «дори» куда-то исчезла и «всплыла» много позже, уже разбитая штормом. Восстанавливать её не было смысла. Куваев решил искать вельбот, чтобы превратить его в яхту. Требовались работы по железу – подходящие мастерские имелись в Певеке и в Провидения…

Эпопея с неудавшимся северным походом напоминает историю «Снарка» Джека Лондона. Но тот после массы неурядиц всё же побороздил Тихий океан, хотя и вынужденно скомкал своё путешествие, задумывавшееся как кругосветное.

А у Куваева не получилось. 12 марта 1975 года он написал было Курбатову, что в Провидения ему «жертвуют» списанный вельбот, теперь нужно найти мотор и довести судно до ума… Но письмо это оказалось последним.

Куваев пил, порой – запойно. Несколько трезвых месяцев могли обернуться «уходом в пике» дней на десять: «неделя веселья – три дня каторги».

Когда это началось? На полевых работах было не до пьянства, разве что – НЗ на праздник.

1957-й

Или сопьюсь, к чему есть немалые задатки, но это уж слишком нечистоплотно как-то, и душа протестует…

1957-й или 1958-й, отцу

Алкоголиком я никогда, кроме как в твоих мыслях, не был и не собираюсь им быть.

Андрей Попов, познакомившийся с Куваевым в 1957 году, вспоминал: «Олег не курил тогда, его физическая форма была удивительно совершенна. Чувствовалось, он готовится, и готовится серьёзно, к работе в любых экстремальных условиях».

Сентябрь 1960-го

Из области натурфилософии: «Мы уже настолько спились, что в трезвом виде наши мозговые клетки отказываются нам подчиняться полностью» (О. Гуссаковская). Сегодня я поверил в какой-то мере в справедливость этой цитаты. Вторую неделю хожу идиотом… Сегодня выпил с В. Сергеевым и мысли попёрли кучей.

Весной 1964 года констатирует: по опыту минувшей зимы приходится всерьёз относиться к спиртному, иначе «в самом деле сопьёшься».

Сентябрь 1964-го

Зарекаться, конечно, не буду, но так пить нельзя всё-таки.

«Интеллигентен в любом состоянии. Трезвый – молчаливый и часто суровый, подшофе – нежный и ласковый, с неиссякаемым чувством юмора», – вспоминала Алла Федотова. Случалось, правда, что она выливала содержимое бутылок в раковину, но результат был обратным: «Приходилось мириться и самой принимать участие во всех застольях».

Дело и в личных склонностях, и в компании, и в стиле жизни, и в эпохе. Вот как Куваев писал о Васильеве: «Он более всего заботится об алкогольном бюджете государства… В это лето он передал государству в обмен на бутылки… около 4 тысяч рублей, разумеется, новыми. Это всё-таки в наши годы требует уважения». А взять московскую историю, когда сценарий по «Азовскому варианту» взялся писать Шпаликов, но запил; сценарий предложили делать самому Куваеву вместе с режиссёром Салтыковым, но тут запил Салтыков, а за ним – и Куваев…