Ноам Хомский - О природе и языке

Интеграция тематических и информационных свойств a priori могла бы так работать, и одной позиции можно было бы присвоить на одной плоскости, допустим, свойство «пациенс», а на другой — «топик» (при этом, скажем, глубинные семантические свойства сигнализировались бы одними аффиксами, а поверхностные семантические свойства сигнализировались бы на месте нахождения другими аффиксами). Впрочем, в общем случае синтаксис естественного языка так, по-видимому, не работает.

Зато он постулирует позиции, уникальным образом выделенные под свойство «пациенс» (скажем, по теории тета-ролей Хэйла—Кейзера), и другие позиции, которые уникальным образом выделяются под свойство «топик», а один и тот же элемент фигурирует в одной и той же репрезентации в разных позициях и тем самым подбирает оба интерпретирующих свойства [27]. В этом заключается свойство смещенности.

Иными словами, естественные языки, по-видимому, предпочитают решать проблему соединения глубинной и поверхностной семантики путем количественного роста реализаций элементов, а не путем роста числа пересекающихся плоскостей или поиска иных способов присвоения различных типов интерпретирующих свойств одной и той же позиции.

Нельзя ли порассуждать, почему язык систематически останавливает свой выбор на этом решении? Может быть, это что-то говорит нам о требованиях, налагаемых интерфейсными системами? Может, сюда какого относятся требования линеаризации со стороны ФФ? Или какое-то другое ограничение на формат читаемой информации со стороны ЛФ?

НХ: Это очень интересный вопрос, причем возникает он на самых дальних границах нынешнего понимания, так что надо быть очень осторожным в любых выдвигаемых предположениях.

Для начала предположим, что есть только «глубинная» семантика, так что проблема смещения не возникает. Тогда мы спросим: а почему язык (по всей видимости) выделяет семантические роли по конфигурации, а не по отдельным словоизменительным элементам? Вообще-то он вроде бы действует и тем, и другим способом. Так, глубинный падеж (скажем, аблатив) и в самом деле выделяет семантическую роль по флексии, а структурный падеж (номинатив-аккузатив, или эргатив-абсолютив) не несет никакой особой семантической роли. Для элементов со структурным падежом семантическая роль определяется по конфигурации, в типичном случае на основании их отношения к элементу, который их подбирает: например, субъект и объект глагола. То, что это верно, — никоим образом не очевидно; до самого недавнего времени такое различие не признавалось. Но оно представляется корректным. Более того, конфигурационные отношения также, по-видимому, являются одним из факторов, детерминирующих семантическое отношение элемента, имеющего глубинный падеж.

Раз так, значит язык пользуется обоими приемами — и словоизменением, и конфигурацией — при присвоении семантических отношений, совершенно отдельно от вопроса о смещенности. Мы, поэтому, хотим знать, почему это так. Ответ естественно будет искать на стыке между языковой способностью и системами мышления, которые она обеспечивает информацией. Эти внешние системы, надо полагать, различают разные типы семантических отношений и предпочитают, чтобы они сигнализировались различными способами. Можно идти дальше и строить идеи по поводу того, каковы могут быть эти свойства системы мышления. Тут мы уже углубляемся в очень сложную область, ведь, как известно, что-то выяснить об этих системах, помимо их взаимодействия с языковой способностью, очень трудно. Мы задаем вопрос о мышлении без языка, если пользоваться традиционной формулировкой этого понятия, часто отвергаемого, хотя, как мне представляется, что-то в этом роде явно существует.

Если обратиться к вопросу о смещенности, то опять-таки возникает вопрос по поводу конфигурации либо словоизменения. Почему язык сигнализирует «поверхностную семантику» конфигурацией, а не словоизменительной системой по типу глубинного падежа? Опять же, ответ нужно искать на стыке. Так, мы можем спросить, требуют ли внешние системы, чтобы поверхностная семантика оказывалась вместе с глубинной семантикой, не сигнализируемой морфологически средствами глубинного падежа, и если требуют, то почему. Но здесь есть и другие варианты. Если бы поверхностная семантика сигнализировалась путем словоизменения, то глубинная морфологическая система была бы сложной. Для элементов с глубинным падежом грамматических показателей было бы два при наличии у них выраженных поверхностно-семантических свойств; у элементов без глубинного падежа в том же самом случае грамматический показатель был бы только один. Если же поверхностные свойства сигнализируются посредством конфигурации, с краю, то тогда морфологическая система повсюду будет единообразной: всегда один падежный показатель (не важно, реализованный фонетически или нет). Возможно, что и это является каким-то фактором.

Имеют ли значение требования линеаризации со звуковой стороны? Может быть. Для того чтобы эта тема получила развитие, нужно обратиться к языкам с более свободным порядком слов и (как правило) с более богато проявленной словоизменительной морфологией — те самые языки, которые иногда называют «неконфигурационными» (хотя этот термин, вероятно, неточен).

Ответа нет: скорее, есть некое предположение относительно того, где искать ответы на вопросы, которые определенно возникают, и интересным образом, особенно в контексте серьезного развития минималистской проблематики.

АБ и ЛР: Если верно, что характерным конститутивным признаком естественных языков является придание особого положения репрезентациям с множеством выделенных позиций, каждая из которых обладает простыми интерпретирующими свойствами, то тогда становится важно нарисовать как можно более точную и дробную карту этой сложной системы позиций. В этом заключается логическое обоснование так называемых картографических исследований, которые интенсивно развиваются в ряде исследовательских центров в Италии и в других странах. Как, по вашему мнению, это начинание соотносится с тематикой и целями, которые преследует Минималистская программа?

НХ: Эти работы привели к интереснейшим результатам во многих областях. В первом приближении, предложение можно представить в общей форме [...С... . .Т... . V...]]], где V — это глагольная вершина конфигурации, в которой присваиваются глубинные семантические роли, Т — это локус временной структуры и структуры события, а С (дополнитель) — это что-то вроде индикатора иллокутивной силы, различающего декларатив, интеррогатив и пр. Но картографические изыскания очень ясно дали понять, что это лишь первое приближение: позиции, обозначенные многоточием, имеют богатую структуру. К «левой периферии» относятся не только индикаторы иллокутивной силы, сами по себе дифференцированные, но еще и, по крайней мере, фиксированные позиции для топика и фокуса; а иерархия Чинкве выстраивает очень детальный и, по-видимому, универсальный порядок структур в области T-V [28]. Другие незавершенные исследования позволяют многое понять в позиции Т и левее, в которых различным образом размещаются клитики и грамматические показатели; также выявляются видимые параллели между конфигурацией, основанной на Т, и конфигурацией, основанной на V. Нет никаких очевидных причин, во всяком случае, причин, очевидных для меня, в силу которых факты языка распределялись бы именно таким образом, так что мы вновь подходим к таким же вопросам, как те, что вы поднимали по поводу конфигурационных либо морфологических решений, но здесь на местности с гораздо более богатым и разнообразным рельефом.