Ноам Хомский - О природе и языке

4Джон сказал, что [он счастлив]’.

(7)

* [ Не said that John was happy]

'[Он сказал], что Джон счастлив’.

( 8 )

When [he plays with his children], John is happy

‘Когда [он играет со своими детьми], Джон счастлив’.

(9)

The people who saw [him playing with his children] said that John was happy

‘Люди, которые видели [его играющим со своими детьми], сказали, что Джон был счастлив’.

( 10 )

[His mother] said that John was happy

'[Его мать] сказала, что Джон счастлив’.

Теперь формальное свойство, выделяющее (7), ясно: только в этой структуре имя содержится внутри области действия местоимения (это «принцип некорефереитности Ласника» ( Lasnik 1976)). Носители английского языка подспудно владеют этим принципом и автоматически применяют его к новым предложениям для оценки интерпретации местоимений. Но как они узнают, что этот принцип действует? Ясно, что соответствующая информация не выдается воспитателями ребенка эксплицитно, ведь они совершенно не подозревают о его существовании. Почему бы носителям языка не сделать простейшее предположение, а именно что кореферентность факультативна везде? Или же почему бы им не предположить, что кореферентность управляется простым линейным принципом, а не иерархическим принципом со ссылкой на понятие области действия? Почему все носители языка безошибочно сходятся на том, чтобы постулировать структурный принцип, а не более простой линейный принцип или вовсе отсутствие какого-либо принципа?

Мы привели одну иллюстрацию определенной ситуации, которая постоянно наблюдается в усвоении языка. Поскольку опыт слишком скуден, чтобы мотивировать грамматическое знание, которым неизменно обладают взрослые носители языка, нам приходится допустить, что конкретные элементы грамматического знания развиваются в результате какого- то давления внутри когнитивной системы ребенка. Естественная гипотеза такова, что дети рождаются с «языковой способностью» (Соссюр), «инстинктивной склонностью» к языку (Дарвин); эта когнитивная способность должна включать в себя, в первую очередь, ресурсы восприимчивости для отделения языковых сигналов от фонового шума, а затем — для построения на основе прочих внутренних ресурсов, активированных ограниченным и фрагментарным языковым опытом, — богатой системы языкового знания, которым обладает любой носитель языка. В обсуждавшемся случае было бы логично постулировать врожденную процедуру, определяющую возможности кореферентности, очевидно выводимую из общего модуля, детерминирующего возможности референтных зависимостей между выражениями, как в «теории связывания» Хомского ( Chomsky 1981), или же из еще более общих принципов, относящихся к стыку между синтаксисом и прагматикой, — этот подход избран в работе ( Reinhart 1983). В действительности, такие факты даже не сообщаются в нормативных, учебных грамматиках и в дескриптивных грамматиках, не основанных на теории. Негласно и интуитивно считается, что эти факты действуют не только в родном языке, но и при усвоении второго языка в зрелом возрасте. Таким образом, глубинный принцип, какова бы ни была его конечная природа, представляется частью внутреннего багажа каждого носителя языка.

Теперь мы можем сформулировать проблему в терминологии, которая используется в современных исследованиях языка и мышления. Усвоение языка можно рассматривать как переход от состояния мышления при рождении, от начального когнитивного состояния, к тому стабильному состоянию, которое соответствует знанию родного естественного языка. Соображения бедности стимула поддерживают точку зрения, согласно которой начальное когнитивное состояние — отнюдь не tabula rasa эмпиристских моделей, но уже богато структурированная система. Теория начального когнитивного состояния называется универсальной грамматикой (УГ); теория конкретного стабильного состояния называется конкретной грамматикой. Обретение подспудного знания французского, итальянского, китайского и прочих языков, таким образом, оказывается возможным благодаря компоненту разума-мозга, который в эксплицитной форме моделируется универсальной грамматикой во взаимодействии с конкретным ходом языкового опыта. В терминах компаративной лингвистики универсальная грамматика — это теория языковых инвариантов, поскольку она выражает универсальные свойства естественных языков; в терминах принятой когнитивной перспективы универсальная грамматика выражает биологически необходимые универсалии, свойства, носящие универсальный характер в силу того, что они определяются нашей врожденной языковой способностью, компонентом биологического наследия вида.

Как только грамматическое свойство приписывается универсальной грамматике на основании соображений бедности стимула, а такую гипотезу можно законным образом сформулировать на основании изучения одного языка, сразу же напрашивается сравнительная верификация: мы хотим знать, действительно ли соответствующее свойство присутствует повсеместно. В случае, обсуждавшемся выше, мы ожидаем, что никакой человеческий язык не будет допускать кореферентности в конфигурации, подобной (2) (модульный порядок слов и иные присущие языку свойства) — насколько нам известно, этот вывод верен ( Lasnik 1989; Rizzi 1997 а и указанная там литература). Так углубленное исследование отдельных языков приводит непосредственно к сравнительным исследованиям через логическую проблему усвоения языка и понятие универсальной грамматики. Этот подход предполагает, что биологические ресурсы языка неизменны по всему нашему виду: мы предрасположены не к тому, чтобы усвоить язык наших биологических родителей, но к тому, чтобы усвоить тот человеческий язык, который нам представится в детстве. Конечно же, это не априорная истина, но эмпирическая гипотеза, которая находит подтверждение в объяснительном успехе современной компаративной лингвистики.

Дескриптивная адекватность и объяснительная адекватность

Говорят, что усвоение языка составляет «фундаментальную эмпиристскую проблему» современных лингвистических исследований. Дабы подчеркнуть важность этой проблемы, Хомский в 1960-е гг. ввел техническое понятие объяснения, подогнанного под усвоение языка (обсуждение см. в ( Chomsky 1964, 1965)). Принято считать, что анализ отвечает требованию «описательной адекватности» в том случае, если он корректно описывает лингвистические факты, подспудно известные взрослым носителям языка; если он при этом объясняет процесс овладения этими знаниями, то считается, что он отвечает более высокому требованию «объяснительной адекватности». Описательная адекватность может достигаться фрагментом конкретной грамматики, который успешно моделирует фрагмент взрослого языкового знания; объяснительная адекватность достигается тогда, когда можно показать, что описательно адекватный фрагмент конкретной грамматики выводится из двух ингредиентов: универсальной грамматики с ее внутренней структурой, аналитическими принципами и т. п. и определенного опыта, языковых фактов, которые обычно доступны ребенку, постигающему язык в период его усвоения. Это так называемые «первичные языковые данные», ограниченное и индивидуально варьирующее множество высказываний, свойства и структурное богатство которых можно оценить путем корпусных исследований. Если можно показать, что корректная грамматика выводится из УГ и выборки данных, которые логично принять как доступные ребенку, то процесс усвоения языка получает объяснение. Возвращаясь к нашему конкретному примеру с кореферентностью, описательная адекватность была бы достигнута гипотезой, корректно улавливающей интуитивные суждения носителя языка по поводу (1)-(5), скажем, гипотезой, ссылающейся на иерархический, а не линейный принцип. Объяснительная же адекватность достигалась бы гипотезой, выводящей корректное описание фактов из общих врожденных законов, скажем, из «принципов связывания» Хомского или «принципов интерфейса синтаксиса и прагматики» Рейнхарта.