Александра Баркова - Русская литература от олдового Нестора до нестарых Олди. Часть 1. Древнерусская и XVIII век

Далее идет атака засадного полка. И снова памятный вам образ соколов:

«…словно соколы испытанные сорвались с золотых колодок, бросились на бескрайние стада откормленные, на ту великую силу татарскую; а стяги их направлены твердым воеводою Дмитрием Волынцем».

И в финале…давайте по-древнерусски попробую:

« Грозно, братие, зрѣти тогда, а жалостно видѣти и гръко посмотрити человечьскаго кровопролитиа – аки морскаа вода, а трупу человечьа – аки сѣнныа громады: борзъ конь не можеть скочити, а в крови по колѣни бродяху, а рѣки по три дни кровию течаху ».

Заметьте, здесь и без «Слова о полку Игореве» справились.

Вот вам в общих чертах «Сказание о Мамаевом побоище». И вот из этого будет потом прямо или косвенно выходить вся наша военная проза, недаром «Сказание» будут переписывать достаточно активно, и в наш принцип описания военных действий это войдет во всей красе. Я сегодня уже упомянула «Войну и мир» Толстого. Помните капитана Тушина? Да-да, маленький капитан, на батарее, очень отважный. Где он сражался? В какой баталии? Что? Бородино? Видите, как работает наше сознание! Если герой – то под Бородино. То есть писатель пытается перебить этот архетип культуры, пытается сказать, что героизм не зависит от того, что это за война, а читатель его редактирует: если герой, то война – освободительная! Нифига (простите мою модальность) не под Бородино капитан Тушин, а вовсе даже под Шенграбеном, в первом томе! Но вот для нас под Аустерлицем, который не есть русская освободительная война, героев нет. Если вы чуть-чуть задумаетесь, то тот же самый артиллерийский капитан под Аустерлицем такой же герой, как и на Бородино. Ага? Понимаете, простому батарейному капитану – ему нету разницы, где быть. Он будет совершенно одинаково совершать подвиги, что на чужой земле и на чужой войне, что на своей земле и на своей войне, потому что он или герой, или не герой. Но для нас под Аустерлицем – не та война! Там облака не было! Куликовского облака с руками и венцами. Есть война праведная, есть война неправедная. На праведной войне все – герои (и там облако!), на неправедной войне нету героев. А если автор забунтовал, как Лев Николаич, то наше сознание его отредактирует. Я очень жестко обращаю ваше внимание, что понятия героизма как такового в нашей культуре нет и быть не может. У нас героизм только на правильной войне, где каждый павший – мученик. На этой возвышенной ноте мы с вами сегодня и заканчиваем.

Хронология у нас сегодня отправляется на заслуженный отдых. Мы первый раз нарушаем хронологическую последовательность, и этим мы будем заниматься в рамках нашего курса долго и с удовольствием. Итак, мы сегодня берем два произведения XV и XVI века, у которых судьба в русской культуре была примерно одинаково незавидна. Мы берем проблему украшенности в литературе, и, как вы понимаете из всего, что я вам уже говорила, красота стиля – это то, что совершенно не интересовало нашу дорогую культуру, так что этим произведениям обоим не повезло. Это, с одной стороны, Епифаний Премудрый, с другой стороны – злосчастная «Повесть о Петре и Февронии», которую сейчас, конечно, превознесли, но от этого ей не повезло еще сильнее.

Что между этими произведениями общего, ведь они совершенно разные? Почему я их объединяю? Епифаний Премудрый – человек более чем христианского мировоззрения, автор «Жития Сергия Радонежского», которое мы с вами разбирать не будем. Почему его основной труд мы не будем читать? Потому что сложности стиля, которые Епифаний там проявлял, при последующих переписываниях… что с ними случилось? Правильно, они убирались за ненадобностью. Понимаете, на что похоже «Житие Сергия Радонежского»? Представляете себе питерский особняк, превращенный в коммунальную квартиру, благо в Питере они до сих пор в изобилии. Где-то лепнина осталась, где-то сбита, где-то перегородки фанерные, где-то восхитительная стена вся в проводах… смотреть жутко. Потому что простым людям в этом надо жить, а не любоваться всяким узорочьем. Понимаете? Поэтому «Житие Сергия Радонежского» дошло до нас в очень сильно видоизмененном состоянии. Особенности стиля Епифания Премудрого сплошь и рядом утрачены, другие эпизоды добавляются переписчиками, естественно, лишенные какой-либо стилистической связи с оригиналом. Смотреть больно… поэтому смотреть на это мы не будем.

Существенно больше повезло «Житию Стефана Пермского». Кто такой Стефан Пермский? Ну что нам эта Гекуба? Кто о нем читать будет! Ну да, этот человек в Пермской земле чрезвычайно уважаем, потому что это был миссионер, который отправился к диким пермякам бороться с язычеством. Мифолог в лице моей морды негодует, но что поделать. Поскольку биография Стефана интересовала только пермяков, то естественно, что его житие переписывалось мало и редактировалось еще меньше. Поэтому стиль Епифания Премудрого дошел до нас в произведении гораздо менее значимом.

Лирическое отступление. Это стандартно для истории культуры: уцелевает наименее ценное. С завидной регулярностью. Чем важнее вещь для современников, тем с большей вероятностью ее отредактируют. Пример из совершенно другой области. Если вы немножко интересовались Японией, знаете там знаменитый замок Белой цапли. Если туда поехать, там толпы иностранцев и сравнительно мало японцев. Почему? Потому что этот замок сохранился сквозь века: вот как был построен, так и стоит. Вопрос: почему он сохранился? – он в войнах не участвовал. Нафига японцам замок, которые не участвовал в войнах? Им подайте Осакский замок, который тысячу раз отстроен заново после очередной войны или очередного землетрясения, который весь уже бетонный изнутри и с лифтом, отчего иностранцев, совершенно логично, не интересует. Но это же… и дальше три тома японской истории, которая нам сейчас не в тему. Понимаете, какая ситуация?

Или вот «Родину-мать» в Волгограде хотели покрыть золотом. Бурно обсуждают. При том, что сам Вучетич на открытии монумента сказал, что потомки покроют ее золотом, и черт его знает, надо понимать его в переносном смысле или в прямом. Идея позолотить недавно была на полном серьезе. Это нормально. Это явление культуры. К этому можно относиться положительно, можно относиться отрицательно. Про Московский Кремль мы скромно молчим, да? Какое отношение Московский Кремль имеет к историческим памятникам? Продолжайте, примеров сколько угодно. Чем значимее объект, тем с большей вероятностью он до нас дойдет в таком виде, что от прежнего останется в лучшем случае местоположение.

Поэтому мы с вами будем проходить «Житие Стефана Пермского», которое мало кому было нужно. Епифаний – это, простите меня за научный термин, маньяк стиля. Я не знаю, какой другой термин употребить, потому что он действительно сумасшедший в хорошем смысле слова. Он из стиля выжимает всё что можно. Содержательно Епифаний достаточно прост, каноничен и незамысловат. Он достаточно традиционен в жанре жития. Но возможности слова раскрывает максимально. И здесь я хочу обратить ваше внимание на важнейший христианский аспект этого: Епифаний Премудрый – более чем верующий христианин, а для христианина слово божественно. Что общего между Епифанием и Ермолаем-Еразмом, автором «Повести о Петре и Февронии»? Они наступают на одни и те же грабли и получают ими закономерно в лоб. Они пытаются содержание нести через форму и более того – это очень важно понять! – в «Повести о Петре и Февронии» нет языческих мотивов: всё, что там есть, всё, что мне в студенчестве казалось осколками язычества, всё это на самом деле автор-то пропускает через христианскую трактовку. То есть он всё это осознает как вещь сугубо христианскую, что я сегодня буду подробно объяснять.