Андрей Бабиков - Прочтение Набокова. Изыскания и материалы

Набоков-поэт не привлекал внимания Ходасевича (свои лучшие стихи Набоков напишет уже после его смерти), зато Набоков-прозаик станет постоянным предметом его вдумчивой доброжелательной критики. После публикации «Защиты Лужина» в «Современных записках» Ходасевич наконец обратит на него внимание и напишет лестную для Набокова рецензию, в которой поздравит «молодого писателя <���…> с большою удачею» [940]. Затем он будет писать о Набокове все чаще и обстоятельнее, рассмотрит в отдельных заметках и рецензиях его рассказы, романы и пьесу «Событие», опубликует суммирующую статью «О Сирине» [941], сделав выводы, не утратившие значения для понимания ключевых писательских особенностей Набокова.

К сожалению, сохранилось лишь несколько писем Набокова к Ходасевичу, что не позволяет в должной мере проследить развитие их личных и литературных отношений. Бо́льшая часть бумаг Ходасевича была утрачена после ареста немцами последней жены Ходасевича О. Б. Марголиной в Париже в июле 1942 года. Берберовой удалось вывезти из ее квартиры только часть документов, среди которых оказались и берлинские письма Набокова [942]. Однако и эти несколько писем показывают, что Набоков имел все основания в «Других берегах» (1954) особо выделить Ходасевича из всего своего эмигрантского окружения: «Я очень сошелся с Ходасевичем, поэтический гений которого еще не понят по-настоящему» [943]. В публикуемых письмах Набоков посвящает Ходасевича в детали своих литературных занятий, описывает свою семейную жизнь, делится с ним своими личными переживаниями. Уже упомянутые два письма Ходасевича к Набокову, в свою очередь, исполнены его дружеского участия к трудам и жизненным обстоятельствам Набокова [944]. Ходасевич просит Набокова поскорее вернуться в Париж с Лазурного Берега и показать ему своего маленького сына Дмитрия (в письме от 19 ноября 1937 года), жалуется на болезнь, шутит, восторгается «Даром», говорит о своей любви к нему (в письме от 25 января 1938 года). Ходасевич также особо выделяет Набокова из всех своих знакомых в отчаянном письме к старому гимназическому другу А. С. Тумаркину (от 23 октября 1936 года):

Я уверен, что ты на меня в обиде за мое исчезновение с твоего горизонта. Но поверь, будь добр, что я окончательно и бесповоротно выбит из колеи, потому что вдребезги переутомлен умственно и нервно. Прямо говорю: твое общество я бы предпочел всякому другому, если бы вообще был еще способен к общению. Но я могу делать два дела: писать, чтобы не околеть с голоду, и играть в бридж, чтобы не оставаться ни со своими, ни с чужими мыслями . За последние два года я случайно попал в гости к Апостолу, придя к нему домой за книгой, и случайно очутился у Фондаминского, когда и ты был у него. Это потому, что мы с Тэффи ходили по делу к Зеелеру и не застали его дома. Больше ни разу нигде не был и никого не звал к себе, кроме Сирина – ибо он приезжий [945].

Встречи с Набоковым в Париже в 1936–1939 годах отмечены в «Камер-фурьерском журнале» Ходасевича [946]. В письмах к жене Набоков, в свою очередь, подробно описывал свои встречи – наедине и на людях – с Ходасевичем, особенно отмечая и то, что волновало его помимо литературы: «<���…> Ходасевич знает немножко бабочек: Антиопа, Ио, Аполло. Вообще, какой-то трогательный. Мне он очень понравился, гораздо больше Берберовой» (24 октября 1932 года) [947].

Последний свой визит Набоков нанес ему 21 мая 1939 года, однако тяжелобольной Ходасевич не смог его принять. 26 мая его перевезли в госпиталь Бруссэ, где он скончался 14 июня. В. С. Яновский, незадолго до смерти Ходасевича опубликовавший прохладную рецензию на его книгу воспоминаний «Некрополь», позднее вспоминал, как на похоронах Ходасевича к нему подошел «худощавый тогда и в спортивных брюках „гольф“ Сирин; очень взволновано он сказал:

– Так нельзя писать о Ходасевиче! О Ходасевиче нельзя так писать…» [948]

Смерть Ходасевича, по-видимому, послужила одним из импульсов к замыслу продолжения «Дара», сочинения «второй части» романа, в которой герой должен был, наконец, встретиться и наяву побеседовать с поэтом Кончеевым, с которым он в первой части дважды беседовал в своем воображении. По замыслу Набокова, вторая часть «Дара» должна была завершаться разговором Федора Годунова-Чердынцева с Кончеевым о Пушкине и русской литературе в Париже осенью 1939 года, то есть спустя несколько месяцев после смерти Ходасевича и уже после начала новой мировой войны, ознаменовавшей для Набокова конец европейского периода русской литературы [949].

Переписка Набокова с Берберовой началась весной 1930 года по инициативе Берберовой и продолжалась с перерывами до осени 1939 года. После того как Берберова в апреле 1932 года оставила Ходасевича и позднее вышла замуж за журналиста Н. В. Макеева, Набоков в своих письмах к ней перестал упоминать Ходасевича, равно как и Берберову в письмах к Ходасевичу. Вместе с тем круг интересов оставался общим для всех троих корреспондентов, с добавлением новых тем в более деловых и коротких (в сравнении с письмами к Ходасевичу) письмах Набокова к Берберовой: американские литературные агенты, постановки пьес в эмигрантских театрах, получение гонораров и т. п. Берберова принимала деятельное участие в организации совместного литературного вечера Набокова и Ходасевича 8 февраля 1936 года, о чем благоволивший Набокову редактор «Современных записок» И. И. Фондаминский попросил ее в письме от 1 января 1936 года:

8-го февр[аля] мы устраиваем вечер В. В. Сирина и Ходасевича: Сирин жестоко бедствует, а Ходасевич болеет. Собрать хотя бы по небольшой сумме для каждого можно только крайним усилием близких им людей. Я подумал о Вас – не согласитесь ли Вы принять участие в этом героическом деле [950].

Берберова вновь охотно окажет содействие Набокову в подготовке вечера 24 января 1937 года (со вступительным словом Ходасевича, легшим в основу его эссе «О Сирине»), о чем Набоков попросит ее в письме от 6 декабря 1936 года. Как Набоков чрезвычайно высоко ставил Ходасевича, так Берберова впоследствии неоднократно называла Набокова лучшим писателем и оправданием эмиграции.

Переписка и взаимоотношения Набокова и Берберовой подробно описаны в недавней работе И. Винокуровой, в которой, однако, основное внимание уделено не столько их общим писательским интересам, сколько предполагаемому исследователем «роману» между ними [951]. Так, Винокурова приводит следующий фрагмент «Курсива», описывающий парижские встречи Берберовой с Набоковым: «Другой раз Набоков пригласил меня завтракать в русский ресторан, и мы ели блины и радовались жизни и друг другу, точнее, я радовалась ему, а он, может быть , радовался мне, хотя зачем было приглашать меня в „Медведь“, если он мне не радовался?» [952]К этому месту Берберова добавила следующее примечание: «Этот „Медведь“ в 1969 году, то есть через 37 лет, перешел в роман Набокова „Ада“, превратившись в ночное кабаре» [953]. Винокурова считает нужным заметить: «<���…> эротические коннотации „Ады“ позволяли Берберовой ненавязчиво намекнуть на наличие такой составляющей и в отношениях с Набоковым» [954].