Андрей Бабиков - Прочтение Набокова. Изыскания и материалы

На наш взгляд, Берберову волновала совсем иная мысль: высоко ли ценит Набоков ее талант и литературные достижения, в самом ли деле «радуется» ей как родственной душе, писателю, как она радовалась его успехам? Да и сам рассказ о завтраке в ресторане Берберова продолжает воспоминанием о том, как в другую встречу Набоков делился с ней особенностями своей писательской работы («долго обдумывает, медленно накапливает и потом – сразу, работая целыми днями, выбрасывает из себя, чтобы потом опять медленно править и обдумывать»), особо отмечая, что разговор шел о «Даре». Берберова указывает точную дату этого завтрака: «через 37 лет», то есть в 1932 году. Набоков упомянул об этой встрече в тот же день в письме к жене (от 22 ноября 1932 года):

Сейчас иду на вечер у Эргаз, с Marcel и Куприными, а только что в течение трех часов надписывал книжки, 24 штуки, и писал адреса, сидючи у довольно милого Коварского. Я опять начинаю ужасно уставать. Утром бегал на почтамт, писал в Бельгию, а то все визу не дают. Но если мне не дадут, просто поеду с транзитной. Потом завтракал в ресторане с Берберовой, а сейчас до Эргаз нужно еще успеть забежать по дороге к Струвам [955].

В своих ответных ремарках на юбилейные заметки в посвященном ему выпуске «TriQuarterly» (№ 17, зима 1970) Набоков, прочитав статью Берберовой «Набоков в тридцатых годах», отметил, что ей «куда лучше удаются описания моих героев, чем самого В. Сирина», что у него было всего несколько коротких встреч с ней в 30-х годах и что ресторан «Ursus» в «Аде» не имеет ничего общего с парижским «L’ Ours’ом» [956].

В другом месте, приводя строки из письма Берберовой к Набокову (от 8 февраля 1935 года), Винокурова находит «откровенно ласковую ноту» там, где, на наш взгляд, можно усмотреть лишь проявление обычного дружеского расположения: «Очень была бы рада повидать Вас, милый метеор! Крепко жму Вашу руку» [957]. Схожим образом к Набокову обращался, к примеру, его старый парижский знакомый В. М. Зензинов: «Дорогой и милый Одиссей» (в письме от 2 сентября 1949 года) [958].

Что, напротив, бросается в глаза, это явное соперничество Берберовой с Набоковым, почти ровесников, и ее одержимость литературой, отмеченная Набоковым в письмах к жене:

Она очень симпатичная, но такая густо-литературная и одевается ужасно. У нее познакомился с Фельзеном, говорили исключительно о литературе, меня скоро от этого начало тошнить. Таких разговоров я с гимназических лет не вел. «А это вы знаете? А этого любите? А этого читали?» Одним словом, ужасно [959].

Описывая Берберову после встречи с ней в Грассе в 1927 году В. Н. Бунина оставляет схожую с набоковской характеристику:

В воскресенье была у нас Берберова. Проста, мила, воспитанна, очень себе на уме, – зря словечка не вымолвит. Интересный тип для наблюдений. Она добьется своего: все рассчитано. Минута не пропадает даром. <���…> Она охвачена одной мыслью – стать писательницей! И вся жизнь у нее направлена в одну точку. Ее даже мир не интересует. Она уже скучает на юге. В Париже дом, все интересы <���…>. «Ездить путешествовать мне не хочется, – я устала смотреть, мы столько уже видели, где только не были…» И это в двадцать шесть лет! <���…> Но знает, что путешествия отнимают много времени, внимания, значит, и их по боку, всё на фронт литературной работы. Жаль, что нет в ней настоящего художественного таланта, а то с такой бы настойчивостью далеко пошла бы [960].

Как вольных или невольных соперников Набокова и Берберову рассматривали и их современники-эмигранты. Так, в дневниковой записи Веры Буниной (за 19 октября 1931 года), после прочтения ею набоковского «Подвига», находим: «Прочла Сирина. Какая у него легкость и как он современен. Он современнее многих иностранных писателей, и вот у кого, а не у Берберовой, есть „ироническое отношение к жизни“. Вот кто скоро будет кандидатом на Нобелевскую премию» [961]. Примечательно, что и сам Набоков отметил в письме к Берберовой (от 2 июля 1931 года), что его «Подвиг» тематически пересекается с ее только что вышедшим романом «Последние и первые», в котором описывается русская семья, занявшаяся сельской работой в Провансе: «Совпаденье: в последних главах „Подвига“ писано, как мой герой батрачит в Провансе – до того, как нелегально пробраться в Россию». Причем, как справедливо отметила Винокурова: «Как и герои Берберовой, набоковский Мартын всерьез думает о том, чтобы остаться в Провансе навсегда» [962].

Набоков и Берберова принадлежали к одному поколению «молодых» эмигрантских писателей, оказавшись и одними из самых плодовитых авторов. При всей разности характеров и стилей, их личные обстоятельства и творческие пути были во многом схожими, они даже родились на одной улице Санкт-Петербурга – Большой Морской. Оба жили во Франции, затем переехали в Америку, оба преподавали словесность в американских университетах. Первый роман Набокова «Машенька» вышел в 1926 году и был посвящен эмигрантам, как и дебютный роман Берберовой «Последние и первые» (печатался выпусками в «Современных записках» в 1929 году), имевший подзаголовок «Роман из эмигрантской жизни». В конце тридцатых годов оба с успехом выступили в качестве драматургов: Берберова с пьесой «Мадам», Набоков – с «Событием» (на представлении которого в Париже побывал Ходасевич). На волне своего обращения к драматургии оба сочиняют по рассказу из актерской жизни: 29 января 1939 года Берберова в «Последних новостях» опубликовала рассказ «Актеры» (который Набоков в тот же день похвалил в своем письме к ней), а в февральском номере «Русских записок» выходит его собственный рассказ из театральной жизни «Лик». Наконец, оба оставили по книге выдающихся мемуаров, причем и «Другие берега», и «Курсив мой» сперва были изданы по-английски, а затем уже по-русски.

В Америке Берберова всерьез увлечется изучением Набокова, напишет несколько статей о его книгах, станет читать лекции о его искусстве. Судя по ее письму от 20 апреля 1971 года (машинопись с рукописными вставками) к слависту и знатоку Набокова Семену Карлинскому, она для того времени хорошо разбиралась в особенностях набоковской прозы, хотя, быть может, упускала (в отличие от Ходасевича) очень важный вопрос набоковской поэтики – вопрос внутренних связей и оригинальной композиции его сочинений:

<���…> я нахожусь в самой середине моего курса о «поэтических приемах в прозе Н-ва» и «Дар» у меня разработан до последней запятой, наверное, потому, что я, в общем[,] оставляю в стороне его американские романы, говорю о них только в общих чертах и не исчерпываю материала. Три проблемы я считаю наиболее важными и, конечно, наиболее трудными: вопрос игры слов, вопрос заимствований (или влияний) – сознательных или бессознательных – и вопрос пародий. Первый имеет отношение очень часто к идиоматическим выражениям, т. е. к одной из коренных проблем языка (для иностранца). Объяснение их, даже прелиминарное, занимает у меня почти два часа – в одном только «Даре». 7 человек слушают курс (видимо записывая каждое слово) и вплотную работают над этим. Но конечно, даже этого мало <���…> Тем не менее, я надеюсь ввести моих семерых слушателей в каламбурную кухню В. В.