Андрей Бабиков - Прочтение Набокова. Изыскания и материалы

По тем же соображениям покорнейше Вас прошу со всем мною сообщенным обходиться строго конфиденциально.

Гонорар прошу Вас выслать на имя моего друга И. И. Фондаминского, так как мне вскоре придется отлучиться из Ментоны.

Прошу Вас принять уверение в моем совершенном уважении.

Дата письма указана Е. А. Малоземовой в ее диссертации ( Malozemoff Elizabeth. Ivan Bunin, as a Writer of Prose [1045]. Ph. D. in Slavic Languages. University of California. Berkeley, 1938 (May). P. 26). Набоковы жили в Ментоне с середины октября 1937 года до начала июля 1938 года, в то время, пока в Париже в «Современных записках» выпусками печатался самый значительный русский роман Набокова «Дар» [1046]. В это же время Набоков сочинил пьесу «Событие», в которой иронично отразил некоторые черты Бунина в образе «Известного писателя Петра Николаевича» («он стар, львист, говорит слегка в нос, медленно и веско, не без выигрышных прочищений горла позади слов, одет в смокинг») [1047].

Публикуется по машинописной копии (5 стр.) с рукописными вставками английских слов и выражений [1048]. Выделенные разрядкой слова, выделяются курсивом.

Елизавета Андреевна Малоземова (1881–1974), уроженка Санкт-Петербурга, с 1920 года жила в США, преподавала русский язык в университете Беркли, публиковалась в литературно-художественном ежемесячнике «Дело» (Сан-Франциско), автор воспоминаний «Русская женщина в эмиграции» (изданы «Литературно-художественным кружком в Калифорнии» в 1970 году). Состояла в переписке с И. А. Буниным, А. М. Ремизовым, А. А. Оцупом (Сергеем Горным), Н. О. Лосским, Д. И. Кленовским и другими. В своей диссертации Малоземова охарактеризовала Набокова так: «Один из самых талантливых русских писателей-эмигрантов, „надежда русской эмигрантской литературы“, молодой человек <���…>, которого Бунин считает своим последователем, полагая, что „без него не было бы Сирина“ <���…>» (Op. cit., р. 256).

Высокое мнение Набокова о Бунине-прозаике начало меняться в конце 1930-х годов и окончательно было пересмотрено после публикации рассказов из «Темных аллей» в «Новом журнале» в 1942 году (см. письмо Набокова к М. А. Алданову от 6 мая 1942 года). 28 января 1951 года только что вернувшийся из Франции М. А. Алданов написал Набокову:

Дорогой Владимир Владимирович,

<���…> Попал я с корабля на бал и не на очень веселый бал. <���…> Дело идет о сборе денег в пользу Бунина. Вы[,] верно[,] знаете, что у него от Нобелевской премии 1933 года давно не осталось ни гроша. Живет он теперь главным образом тем, что для него собирают его друзья. Так вот, опытными людьми признано здесь необходимым: для успеха производимого частным образом сбора необходимо устроить в Нью Иорке вечер. Вейнбаум будет председательствовать, будет прочтен рассказ самого Ивана Алексеевича, будет доклад о нем, будет и мое небольшое слово. Я[,] однако[,] сделал оговорку. Я приехал сюда с острейшим конъюнктивитом, и сейчас мой глаз в таком состоянии, что я выступить теперь просто не мог бы. Если эта болезнь <���…> к тому времени не пройдет, то я свое слово напишу и его кто-либо на вечере прочтет. Но главное, по общему (и моему) мнению, это – ВАШЕ выступление (хотя бы десятиминутное). Все Вас умоляют приехать для этого в Нью Иорк. Устраивает вечер Лит.<���ературный> Фонд, образовавший особую комиссию. Он должен состояться во второй половине февраля, – о дне Фонд мог бы с Вами сговориться. Если только есть какая-либо возможность, очень, очень прошу Вас не отказываться. Бунину – 81 год, он очень тяжело болен, и едва ли Вы его когда-либо еще увидите. Вам же будет приятно сознание, что Вы ему эту большую услугу оказали.

Буду ждать Вашего ответа. Был бы чрезвычайно рад, если бы при этом случае Вы написали и о себе. Что пишете? довольны ли работой? Не слишком ли много времени у Вас отнимает кафедра?

Мы оба шлем Вам, Вере Евсеевне и Вашему сыну самый сердечный привет, самые лучшие пожелания.

Набоков ответил так (2 февраля 1951 года, машинопись):

Дорогой Марк Александрович,

Как-то теплее на душе, когда знаешь, что Вы в Америке. Хорошо бы[,] если бы Вы могли и физически повлиять на погоду. Тут у нас деревья стоят в отвратительных алмазах от замерзающих дождевых капель.

Дорогой друг, Вы меня ставите в очень затруднительное положение. Как Вы знаете, я не большой поклонник И.<���вана> А.<���лексеевича> Очень ценю его стихи – но проза… или воспоминание в аллее… Откровенно Вам скажу, что его заметки о Блоке показались мне оскорбительной пошлятиной. Он вставил «ре» в свое имя [1050]. Вы мне говорите, что ему 80 лет, что он болен и беден. Вы гораздо добрее и снисходительнее меня – но войдите и в мое положение: как это мне говорить перед кучкой более или менее общих знакомых юбилейное, т. е. сплошь золотое, слово о человеке, который по всему складу своему мне чужд, и о прозаике, которого ставлю ниже Тургенева? Скажу еще[,] что в книге моей, выходящей 14-го февраля [1051](в главе из нее, только что напечатанной в «Партизане»)[,] я выразил мое откровенное мнение о его творчестве и т. д.

Если[,] однако[,] Вы считаете, что несколько технических слов о его прелестных стихах достаточно юбилееобразны, то теоретически я был бы готов м’эгзекюте [1052]; фактически же… Зимою, в буран, по горам, 250 миль проехать на автомобиле, да 250 назад, чтобы поспеть на очередную лекцию в университете, трудновато, а железнодорожный билет стоит 25 долларов, которых у меня нет.

Вместо того чтобы спокойно заниматься своим делом, я принужден вот уже десятый год отваливать глыбы времени и здоровья университетам, которые платят мне меньше, чем получает околоточный или брандмайор. Если же фонд решил бы финансировать мой приезд, то все равно не приеду, потому что эти деньги гораздо лучше переслать Бунину.

Когда Вам будет 80 лет, я из Африки приеду Вас чествовать.

Очень был рад Вашему письму, но грустно было узнать о Вашей глазной болезни. <���…>

Мы оба шлем Вам обоим привет.

6. V. 42

Дорогой Марк Александрович,

только недавно узнал о несчастном случае[,] приключившемся с Татьяной Марковной. Горячо желаем ей оба скорейшего выздоровления. Напишите нам, как она себя чувствует, и передайте наш сочувственнейший привет.

Прочел второй номер «Нов.<���ого> Журн.<���ала>» как читал «Совр.<���еменные> Зап.<���иски>»[,] т. е. пропуская Вишняка [1054]. В моем экземпляре отчаянно спутались страницы из «Времен», «Натали» и «Туманчика» [1055], но распутать их было нетрудно. «Времена» превосходны, – по-моему, это лучшее, что написал Осоргин [1056]. Это и статью о смертной казни давным-давно в «Посл.<���едних> Нов.<���остях>». Со стихами вам везет: стихотворенье Железнова [1057]первый сорт, великолепно. Ваша статья о Мережковском (кроме ссылки на Герцена – Гюго и на «что-нибудь да значит» – раз столько-то лет читают и в стольких-то лавках продают – что по-моему тоже самое[,] что «миллион людей – курящих нашу папиросу – cannot be wrong [1058]»[,] между тем как следует по-моему всегда исходить из того[,] что большинство – не право и что тысячами уликами пригвожденный подсудимый – невиновен) мне очень понравилась. Я люблю сливочное мороженое. Мне его безмудрый слог был всегда противен, а духовно это был евнух[,] охраняющий пустой гарем. Очень редко случалось, что его серое слово принимало легкий фиолетовый оттенок – как в вами приведенном отрывке (а также где-то – не помню где – описание палестинской пустынной флоры). А «Леонардо» [1059]такой же вздор, как «Князь Серебряный» [1060].