Андрей Бабиков - Прочтение Набокова. Изыскания и материалы

Я снова с головой погрузился в сочинение своего нового романа и надеюсь кончить его за два месяца [1090]. Мне очень понравился твой отзыв на книгу русской дамы (хотя ни ты, ни она не можете избавиться от заблуждения, что Ленин был душа-человек) [1091]. В последнем номере «Нью-Йоркера» была отличная вещица Перельмана – и еще то дивное стихотворение о Шерлоке Холмсе и снеге [1092]. У меня здесь были очень верлэновские настроения – «Mes Hôpitaux» [1093]и все такое. Но Вера, конечно, страшно волнуется из-за всего случившегося, так что если ты можешь снестись с ней и убедить ее не ехать в Кембридж, что совершенно излишне, поскольку я уже вполне здоров, ты бы оказал ей громадную услугу. Карповичи, надеюсь, позаботятся о моем пропитании на ближайшие два или три дня.[Вычеркнуто Набоковым в связи с нижеследующим]

[Приписка на полях:]

Теперь только заметил, что твое письмо послано из Вэлфлиита. Я-то думал, что ты уже вернулся в Нью-Йорк.

Сердечный привет вам обоим. Наши летние планы еще окончательно не определены, но чую, что мы скоро увидимся. А как твое здоровье? Все ли ты еще разлучен с вином, вином, вином? [1094]Некоторое время тому назад я начал беспокоиться о твоем здоровье, но потом пришло твое письмо, и я решил, что ты здоров. Так ли это?

Вера остановилась у Анны Фейгиной, 250 W. 104.[Вычеркнуто Набоковым]

Перевод выполнен по изданию: Dear Bunny, Dear Volodya. The Nabokov—Wilson Letters, 1940–1971 / Ed. by S. Karlinsky. Berkeley et al.: California University Press, 2001. P. 146–150. Письмо не датировано. Почтовый штемпель: 9 июня 1944 г. Датируется по содержанию.

623, Хайланд Роуд

Итака

Тел. 43109

[до 5 сентября 1951 г.]

Дорогой друг [1095],

Я слёг. Врач сказал, у меня что-то вроде солнечного удара. Дурацкая история: после двух месяцев лазанья по склонам Скалистых Гор, почти нагишом, в одних шортах, получить солнечный удар от палевого нью-йоркского солнца на опрятном газоне! Высокая температура, боль в висках, бессонница, и непрерывная, волшебная, но совершенно бесплодная круговерть мыслей и образов.

Не припомню, рассказывал я [тебе] или нет о кое-каких моих приключениях в горах Сан Мигель (юго-восточная часть Колорадо, Теллурид и его окрестности) и неподалеку или в самом Еллостон Парке [1096]? Я отправился в Теллурид ( жуткие дороги, но потом – нескончаемое очарованье, старомодный, совершенно лишенный туристов горнопромышленный городок, полный самых гостеприимных, милых жителей, а когда начинаешь подниматься над ним, с высоты в 9000 ф. до 10 000 ф., и город, с его жестяными крышами и застенчивыми тополями, лежит внизу, как бы игрушечный, на плоском дне упирающейся в скалы долины, зажатой между грандиозных гранитных отрогов, до тебя доносятся только голоса детей, играющих на улицах, – восхитительно! [1097]) ради единственной цели, которой моя героическая жена, провезшая меня через стремнины и бури Канзаса, не воспротивилась: раздобыть еще несколько экземпляров бабочки, описанной мной на основе восьми особей самцов, и отыскать их самку. Дело увенчалось полным успехом. Я нашел все, что хотел, на отвесном склоне высоко над Теллуридом – к слову сказать, совершенно зачарованный [1098]склон с колибри и деятельными мотыльками, калибром поменьше, садившимися на высокие зеленые стебли горечавки, росшей посреди куп голубой люпины, Lupinus parviflorus , оказавшейся любимым лакомством моей бабочки.

Потом мы повстречали еще других милых людей невдалеке от Западного Еллостона (Монтана) и сняли за смехотворную плату ранчо в горах, где мы с Верой были совершенно предоставлены сами себе – осины, сосны, столько теплокровных животных, сколько я никогда не видел в одном месте, ни единой живой души на мили вокруг, дальние ворота, которые мы отворяли сами, проезжая по дороге, где было больше цветов, чем песку, – и все это за пару долларов в день. И провизия обходилась нам много дешевле, чем в угрюмом городе, в который мне пришлось возвратиться. Дмитрий тем временем жил в горном лагере на озере Дженни в Тетонском парке, в маленькой палатке, и взбирался на вершины по самым трудным и опасным склонам. Эта страсть его совершенно поглотила. Профессиональные альпинисты действительно замечательные люди; необходимые в горах усилия, самого что ни есть физического рода, каким-то чудом преображаются в духовное переживание.

В Гарварде, где в дополнение к двум русским курсам я должен буду вести курс по европейским романам (от Сервантеса до Флобера), мне обещано вполне приличное жалованье, а покамест я нахожусь в крайне стесненных обстоятельствах, несмотря на то что я весной занял 1000 долларов у Романа [1099]. Ни один журнал не захотел купить или хотя бы понять (это относится и к «Нью-Йоркеру») мой последний рассказ [1100], а поскольку у меня нет ни малейшего позыва опускаться до предметов, имеющих «общественное значение», я по-прежнему пребываю в той области, которую идиоты называют «экспериментальной» литературой, за что и расплачиваюсь. Мне здесь безбожно, оскорбительно мало платят [1101]. Я люблю жаловаться – вот почему я тебе все это рассказываю.

Числа 17-го сего месяца, если я поправлюсь, я отвезу Дмитрия в Гарвард. Существует ли какая-нибудь надежда, что ты с Еленой окажешься в Кембридже между 17-м и 20-м? (Мои лекции начинаются 21-го.) Нам с Верой было бы очень приятно хотя бы мельком повидаться с вами.

Перевод выполнен по изданию: Dear Bunny, Dear Volodya. The Nabokov—Wilson Letters, 1940–1971. P. 294–295. Письмо не датировано. Ответ Э. Уилсона датирован 5 сентября 1951 г.

Книга воспоминаний Набокова, известная русскому читателю как «Другие берега» (1954), была начата в середине 30-х годов в Европе серией автобиографических очерков на французском и английском языках, претерпела ряд метаморфоз в 40-х годах, печаталась отдельными рассказами в американских журналах с 1943 по 1951 год, и наконец увидела свет в феврале 1951 года под названием «Conclusive Evidence. A Memoir» («Убедительное доказательство. Воспоминания»). Это интригующее заглавие из юридического словаря вскоре, однако, было заменено более броским – «Speak, Memory» («Свидетельствуй, память»), под которым автобиографический роман Набокова издавался до 1966 года, когда вышла его уточненная и дополненная редакция «Speak, Memory. An Autobiography Revisited» («Свидетельствуй, память. Пересмотренная автобиография»). Но и после этого Набоков не оставлял мыслей продолжать книгу, упомянув в самом предисловии к ней о намерении однажды написать «Свидетельствуй дальше, память» («Speak on, Memory»), посвященную американским годам его жизни (1940–1960).