Андрей Бабиков - Прочтение Набокова. Изыскания и материалы

Замечу, кстати, что, с моей точки зрения, русский читатель (не знающий английского) до сего дня по-настоящему не имеет доступа к англоязычному наследию Набокова – да и вряд ли когда-нибудь будет иметь. Осмелюсь даже сказать, что русский перевод «Лолиты», осуществленный самим писателем, мне представляется явной неудачей. Читая этот перевод, дивишься: где сверкающий, великолепный русский язык автора таких книг, как «Дар» и «Приглашение на казнь», – и что стало с не менее блистательным английским оригиналом? [1209]

Иную точку зрения высказал критик Владимир Вейдле, не раз писавший о Набокове в 20–30-е годы:

«Лолита», хоть и с легкими языковыми погрешностями, прекрасно – и для русской словесности плодотворно – переведена по-русски. О если б нынешние русские прозаики сумели внимательно ее прочесть, какую для себя извлекли бы они из этого чтения пользу! Я даже глубоко убежден, что русская «Лолита» гораздо более крупное явление русской литературы, чем английская английской (или американской) [1210].

Дальновидный Вейдле, простивший Набокову стремление модернизовать свой слог в угоду новому русскому читателю, верно указал на главное достоинство русского перевода – его плодотворность для русской словесности. Сам же Набоков, очевидно, вполне сознавал уязвимость своей попытки привнести в старый изощренный эмигрантский стиль новую советскую струю и не был вполне доволен результатом:

Меня же только мутит ныне от дребезжания моих ржавых русских струн, – писал он в «Постскриптуме». – История этого перевода – история разочарования. Увы, тот дивный русский язык, который, сдавалось мне, всё ждет меня где-то, цветет, как верная весна за наглухо запертыми воротами, от которых столько лет хранился у меня ключ, оказался несуществующим, и за воротами нет ничего, кроме обугленных пней и осенней безнадежной дали, а ключ в руке скорее похож на отмычку.

Утешаюсь, во-первых, тем, что в неуклюжести предлагаемого перевода повинен не только отвыкнувший от родной речи переводчик, но и дух языка, на который перевод делается (с. 296).

Вполне сознавал он и то обстоятельство, что его перевод вызовет раздражение в кругу эмигрантов, «в общем предпочитающих Лескова» (как он писал в «Постскриптуме»), и новую волну обвинений в непристойности, излишней усложненности повествования и собственно слога («В напечатанном виде эта книга читается, думаю, только в начале двадцать первого века <���…>», – прозорливо замечает в романе Гумберт Г.).

Тот высокий тон, который задается выспренным началом романа: «Лолита, свет моей жизни, огонь моих чресел. Грех мой, душа моя», – вызывал у русского читателя ложное впечатление, что перед ним поэтичная любовная повесть (впечатление, поддержанное в первой же главе отсылками к «Аннабель Ли» Эдгара По), орнаментальное повествование, выдержанное в высоком романтическом стиле. Но тут же открывавшаяся ему лексическая и стилевая эклектичность романа склоняли скорее к мысли о пастише, в котором даже имя Тристана служит каламбурной игре слов: «Тристан и три женских стана в кино» (гл. 25, Ч. II) [1211]. В отличие от оригинала, с его более однородной и естественной лексикой (хотя бы в силу того, что американизмы, школьный сленг и технические термины в нем переданы с долей научного любопытства самого повествователя: филолога-иностранца Г. Г. внутри романной структуры и писателя-иностранца Набокова вне ее), перевод, в котором соседствовали «чресла» и «стартер», «обшлаг» и «брекфаст», «услада» и «шина» («„Шина капут, мистер“, весело сказала моя добрая девочка», причем в оригинале сказано лишь: «„You got a flat, mister“, said cheerful Lo», гл. 19, Ч. II [1212]), «прикащик» [sic] (гл. 3, Ч. II) и «сифонщик», «снедь» и «кока-кола» (и «чипсы»), «днесь» и «оки-доки», «уранист» и «детектив», «ферт» (франт) и «ранчор», «дантист» и «супермен» («Супермен в голубой пелерине», гл. 25, Ч. I, причем в оригинале сказано так: «one of those blue-caped star-men», то есть «один из тех звездных людей в синих плащах»), «околодок» [sic] и «район», «лавка» и «супермаркет», требовал весьма чуткого и подготовленного читателя, хорошо разбирающегося в исторических стилях русского литературного языка, нормах стилистического употребления, приемлемости или неприемлемости тех или иных заимствований (в переводе, к примеру, не используются слова «джинсы» и «кеды», Набоков пишет: «Она была <���…> в синих ковбойских панталонах и полотняных тапочках», с. 31), знающего толк в различных повествовательных формах и приемах и умеющего ценить оригинальные авторские поиски новой поэтики и производимый этими поисками художественный эффект.

На что в первую очередь мог обратить внимание начитанный русский читатель, сравнивая набоковский перевод романа с оригиналом, с его русскими сочинениями и с «Другими берегами»? Прежде всего на обилие бытовавших в Советской России терминов, на неожиданное для старого эмигранта преобладающее написание «Бог» и «Господь» со строчной буквы (в «Других берегах» эти слова пишутся с прописной) и на стремление переводчика заменить французские и другие иностранные слова и выражения (понятные старой эмигрантской аудитории без пояснений) русскими эквивалентами, причем все эти особенности менее заметны в начальных и усиливаются в более поздних главах романа (и в его опубликованном тексте в сравнении с рукописью перевода). Так, в оригинале романа (и в рукописи перевода) в гл. 2, Ч. I название гостиницы дано по-французски: «Hôtel Mirana», а в опубликованном тексте: «гостиница Мирана Палас»; в первой стихотворной строке пародии Гумберта на Т. С. Элиота (гл. 5, Ч. I): «Пускай Fräulein von Kulp…», а в опубликованном тексте: «Пускай фрейляйн фон Кульп…» (с. 7); вместо «posé un lapin» в гл. 6, Ч. I – «никого не надула» (с. 13); вместо «français moyen» в следующей главе – «средний француз», и т. д. и т. п. Кроме того, Набоков составляет и прилагает к роману отдельным списком «Перевод иностранных терминов», без которого значение многих слов и выражений осталось бы для советского читателя тайной. В иных случаях Набоков упрощает текст на стадии машинописной копии или корректуры. К примеру, в рукописи перевода гл. 6, Ч. I, где Набоков точно следует оригиналу: «Помнится, брел я как-то подвечер [sic] в серую весеннюю погоду по оживленной улице где-то около Маделэн». Но в опубликованном тексте читаем: «Помнится, брел я как то [sic] подвечер [sic] по оживленной улице, весною, в центре Парижа» (с. 12). В отношении слов «Бог» и «Господь» в начале рукописи перевода преобладает написание с прописной буквы («Ей[-]Богу», гл. 5, «не дай мне Бог», гл. 6, «слава тебе[,] Боже», гл. 13), но затем, как положено советскими нормами, эти слова пишутся преимущественно со строчной («насчет моих отношений с господом богом», «в нашего христианского бога», гл. 18, «Ты бог знает что могла оттуда увидеть», гл. 20, «Чету Фарло, слава богу, она не знала», гл. 25 и т. д.). Сверх того, в рукописи перевода имеется специальная пометка: «„господь“ и „бог“ всюду должны быть с маленькой буквы» (это указание исполняется на стадии правки рукописи, но не очень внимательно, отчего в опубликованном тексте встречается написание этих слов как с прописной, так и со строчной букв). То же следует сказать в отношении транслитерации английских терминов, названий и имен собственных. Имя Лесли Томсона сначала передавалось как Лезли (в начале гл. 20, Ч. I опубликованного текста – «Лезли», а в конце этой же главы – «Лесли», с. 70 и 77 соответственно); слово «Hollywood» сначала транслитерировалось как «Холливуд» (гл. 11, Ч. I, с. 38), затем как «Голливуд» (гл. 21, Ч. I, с. 78; гл. 7, Ч. II, с. 167; гл. 15, Ч. II, с. 189); «girl-scout» (гл. 8, Ч. I) передается как «гэрль-скаут» (с. 21), а затем смягчение буквы «л» исчезает, и Набоков пишет «гэрл-скаут» (гл. 18 и гл. 27, Ч. I), а в гл. 29, Ч. I написание окончательно устанавливается по советской традиции: «герл-скаутских костров» (с. 119, в рукописи перевода: «герлскаутских»). Выражение «wayward child» Набоков передает не как «вэйвард чайльд», а по советской традиции передачи «w» с гласными буквами как «у»: «уэйуард чайльд» («непутевое дитя», гл. 5, Ч. I), слово «waterproof» передано как «уотерпруф», а не «вотерпруф» (гл. 20, Ч. I), но наряду с этим он пишет «Вальтер Дисней» (гл. 27, Ч. I). То же относится к фамилии Куильти (Quilty): в начале рукописи перевода его имя еще пишется как «Квильти» и «Квилти» (гл. 8, Ч. I), но затем всюду исправляется на «Куильти» (тогда же имя матери Лолиты транслитерируется как «Хэз», «Хэйз» и «Хэйзиха», имя Мак-Ку как «Мэк Ку»). Вследствие перемены способа транслитерации имени антагониста, в рукописи перевода возникли по меньшей мере две новые версии игры слов.