Андрей Бабиков - Прочтение Набокова. Изыскания и материалы

a) Новый вариант зашифрованного послания Моны (гл. 19, Ч. II). Сначала Набоков сочинил такие строки: «Задумался поэт[,] посланье намаракав[,] чего тут больше: бу квильтипографских знаков [?]». Из подчеркнутых (Набоковым) букв складывается имя «Квильти», однако позднее, когда это имя было исправлено на «Куильти», криптограмма была переписана так (ближе к французскому тексту в оригинале романа: «Ne manque pas de dire à ton amant, Chimène, comme le lac est beau car il faut qu’il t’y mène», p. 223) [1213]:

Вместо подчеркивания в опубликованном тексте романа буквы выделены жирным шрифтом, причем выделение ошибочно начато с буквы «с»: «то скуильтишь» (с. 204). Отставленного варианта с характерным просторечным глаголом «намаракав» тем более жаль, что он – умышленно или нет – отсылает к раннему варианту строки Пастернака в стихотворении «Нобелевская премия» (1959), которое Набоков спародировал в том же году в стихотворении «Какое сделал я дурное дело…»: «Что ж посмел я намаракать, / Пакостник я и злодей?» [1214]О. В. Ивинская пишет, что Пастернак показал этот вариант стихотворения иностранному корреспонденту вскоре после того, как сочинил его. Если вариант с «намаракав» стал известен Набокову ко времени перевода «Лолиты», то это означает, что он намерен был включить в него эту завуалированную ироничную отсылку к «Нобелевской премии» и противопоставить свою «Лолиту» «Доктору Живаго», тем более что он уничижительно высказался об этом романе в «Постскриптуме» к «Лолите»: «Зарубежные же русские запоем читают советские романы, увлекаясь картонными тихими донцами на картонных же хвостах-подставках или тем лирическим доктором с лубочно-мистическими позывами, мещанскими оборотами речи и чаровницей из Чарской, который принес советскому правительству столько добротной иностранной валюты» (с. 298).

Одна из тетрадей русского перевода «Лолиты»

(Архив Набокова, Berg Collection)

b) Совершенно иное название упомянутой в «Предисловии» Джона Рэя биографии Куильти, написанной его соавторшей Вивиан Дамор-Блок (анаграмма «Владимир Набоков»). В английском оригинале романа биография драматурга Клэра Куильти носит название «My Cue» («Мой Кью» или «Моя реплика»), обыгрывающее английское значение слова «cue», реплика, – так сокращенно звали его друзья – Cue. В первом варианте «Предисловия», сделанном, по-видимому, Верой Набоковой в первой тетради рукописи перевода (во всяком случае, текст написан ее рукой, с ее правками), к названию книги предложены такие версии: «Каким я знала Квильти», «Кви – ты» (обыгрывающее французское «qui» – кто и подразумевающее вопрос: кто ты?), каламбурное «Квиты» (также с французским источником, если вспомнить этимологию слова «квит» – от фр. quitte – ничего не должен) и, наконец, менее загадочное: «Моя реплика». В последовавшем за черновиком «Предисловия» беловике этого перевода (на отдельных страницах) Набоковы отказываются от каламбурных вариантов с именем «Квильти» (которое к этому времени уже транслитерируется как «Куильти») и находят иное, французское, название: «Mon Cas», которому дается пояснение в скобках: «(Мой К. или Мой Казус)». Хотя «cas» и «казус» созвучны, они плохо вяжутся с именем «Куильти», а «Mon Cas» (то есть мой случай, моя история) звучит слишком отвлеченно, поэтому Набоков отказывается от него, и в книге появляется окончательный, вновь каламбурный, вариант названия-портманто, внесенный уже, по-видимому, на стадии корректуры: «Кумир мой» (с. [ii]), который по замыслу Набокова прочитывается внимательным читателем не только как «Ку – мир мой», но и как «К. ум[е]р мой».

Некоторые транслитерации в переводе, однако, остаются или неустоявшимися, или не исправленными на более поздних стадиях подготовки книги. Например, в гл. 16, Ч. II: «сыне-бейсболисте» (с. 194), но в гл. 26 той же части: «бэзболисты» (с. 239); в гл. 25, Ч. I: «Озеро Клаймакс», а в гл. 32 той же части – «Озеро Климакс» (с. 93 и 122 соответственно), причем в рукописи имеется пометка: «озеро Климакс, а не Клаймакс!»; название университетского городка изначально было написано «Бирдзлей», но к этому месту позднее появилась приписка: «Как – художник? Бердслей? Check Russ» (то есть «проверить русское написание»), и затем оно всюду было исправлено.

Выбор лексики зачастую также совершается в пользу советского словаря. В переводе возникают прямые советизмы или недавно усвоенные в СССР неологизмы и вошедшие в употребление слова и термины. К примеру, выражение «zoot-suiters with trumpets» Набоков переводит как «стиляг с саксофонами» (гл. 2, Ч. II, с. 138) [1215]; встречаются такие советские изобретения: «гейзовским рыдваном с его беспомощными „дворниками“» (гл. 27, Ч. I, с. 103), причем в письме к Бертрану Томпсону от 21 марта 1965 года Набоков отметил, что технический термин «windshield wipers [стеклоочистители] можно либо передать фразой из сорока букв, либо выбирать между „лапками“, „дворниками“ и „близнецами“ – всё это вульгаризмы, используемые в СССР» [1216]; «электрический холодильник» (хотя попадается и «рефрижератор», с. 39, и « рефриджератор », с. 65), «унитаз» – название европейского акционерного общества «Unitas» ( лат. единство), выпускавшего ватерклозеты с начала XX века, переоформленное в СССР в повседневной речи в результате сближения с «таз» (это слово Набоков, кажется, нигде больше не использовал) [1217], причем этот новый термин в переводе романа комично соседствует с коммуникативным архаизмом: «Не кладите никакого (подчеркнуто) ненужного материала в унитаз. Благодарствуйте» (с. 191–192); «наручные часики» (на страницах рукописи перевода прямо отмечено, что «наручные» – это советское словцо); «косметика» («проливала потоки слез, окрашенные радугой ее косметики», гл. 8, Ч. I), причем в рукописи перевода изначально было написано «ее грима» – обычное у Набокова слово для «make-up»; наряду с привычным для словаря Набокова «припадком» трижды появляется «приступ» («сердечного приступа», «с приступом тошной боли», «приступ отвратительной тошноты», причем в одном месте рукописи «припадок» вычеркнут и заменен на «приступ» с пометкой: «приступ – soviet»), «плавки» (гл. 2, Ч. II, с. 144, но есть и «купальные трусики», гл. 21, Ч. I; в «Других берегах» слово «плавки» не используется, ср.: «грязные от ила купальные трусики», гл. 14, подгл. 3), «лифчик» (советское уменьшительное от «лиф»), «рабочий комбинезон» (гл. 29, Ч. II), «стильный кафетерий» (в рукописи сперва было написано «стильную кофейню», но исправлено и помечено: «кафетерий – soviet word»: «хорошеньким уголком для первого завтрака, отделанным под стильный кафетерий», гл. 18, Ч. I, с. 65), «кино» и даже «кинопрограммы» (гл. 27, Ч. I), «кинокомедии» (гл. 22, Ч. II), хотя в начале перевода (гл. 2) находим «кинематографической актрисы» (позднее, в гл. 16, уже «киноактрисы»). Речь Лолиты порой окрашена в тона советского молодежного жаргона, например: «Предлагаю похерить игру в поцелуи и пойти жрать» (гл. 27, Ч. I), «А я считаю, что вы свинюги» (гл. 11, Ч. I), «Вот умора! Когда это вы в маму успели втюриться?» (гл. 27, Ч. I) и т. д. На страницах рукописи перевода можно найти такие пометки рукой Веры Набоковой: «свериться с советским словарем», вследствие этого в переводе возникает, например, «бензоколонка» (гл. 16, Ч. II, с. 193), хотя раньше находим «бензинный пункт» (гл. 32, Ч. I, с. 126), и «застежка-молния» (с. 196), хотя в набросках продолжения «Дара», написанных, по всей видимости, уже в Америке в начале 1940-х годов, Набоков вычеркивает слово «молнией» в предложении «с молнией рубашка» и пишет «с зыпом» (от англ. zip). Вера Набокова помечает на страницах рукописи перевода: «как по-русски произносится Бедеккер, Галсворти?», «„затяжных“ – soviet» (в рукописи перевода: «начиная с первых гимназических обнимокзатяжных поцелуев»; в опубликованном тексте оставлено «затяжных», с. 68) и т. д. Встречаются и такие выражения, которые Набоков впоследствии называл вульгарными, как, например, «трясемся над каждым заветным вершком их нимфетства» (гл. 18, Ч. II, с. 203), причем в оригинале «Лолиты» сказано лишь: «while we, old lovers, treasure every inch of their nymphancy» (то есть: «пока мы, старые любовники, боготворим каждый вершок их нимфетства»). В романе «Взгляни на арлекинов!» русский герой-эмигрант отмечает использование этого выражения советской «Ди-Пи» Нинель Ильиничной (нареченной в честь Ленина), которой был свойственен «„сдобный“ советский говорок и провинциальный лексикон»: «Мучительная нежность, которую я всегда испытывал к Аннетте, приобрела новую остроту из-за моих чувств к нашей малютке (я над нею „трясся“, как Нинелла называла мое отношение к ней на своем вульгарном русском <���…>)» [1218].