Андрей Бабиков - Прочтение Набокова. Изыскания и материалы

«Роман призрака», о котором Набоков рассказал Берберовой, не может быть «Истинной жизнью Севастьяна Найта», к тому времени оконченной, и, следовательно, речь идет о новой, находящейся в работе вещи, по-видимому, той же самой, о которой Набоков писал жене из Лондона. По всей вероятности, он обмолвился Берберовой о замысле «Solus Rex». При известном угле зрения в предисловии Набокова к английскому переводу двух глав этой книги можно усмотреть указание на то, что действиями героев в ней руководит «призрак» – покойная жена Синеусова:

Быть может, закончи я мой роман, читателям не пришлось бы ломать голову над несколькими загадками: был ли Фальтер шарлатаном? Истинный ли он провидец? А может быть, он медиум, через которого покойная жена рассказчика, как знать, передала смутное содержание фразы, то ли узнанной, то ли не узнанной ее мужем? Как бы там ни было, кое-что ясно вполне. По мере развертывания воображаемой страны (что на первых порах лишь отвлекало его от несчастья, но потом превратилось в безраздельное творческое наваждение) вдовец так глубоко уходит в этот Предел мира, что он начинает обретать свою собственную реальность. В первой главе Синеусов говорит, что он переезжает с Ривьеры на свою старую парижскую квартиру; на самом же деле, он перебирается в угрюмый дворец на далеком северном острове. Его искусство помогает ему воскресить жену в облике королевы Белинды – безнадежное свершение, не дающее ему восторжествовать над смертью даже в мире свободного вымысла. В третьей главе ей предстояло вновь умереть – от бомбы, предназначенной для ее мужа, на новом мосту через Эгель, всего несколько минут спустя после его возвращения с Ривьеры [486].

Как было замечено исследователями, Фальтер действительно передает «смутное содержание фразы» жены Синеусова, которую она написала перед смертью на грифельной дощечке, о том, что больше всего в жизни она любит «стихи, полевые цветы и иностранные деньги» [487]. Обнаруживая тайную связь с миром иным, Фальтер между прочим говорит герою: «Можно верить в поэзию полевого цветка или в силу денег…» и тем самым окольным путем сообщает ему (не заметившему этого и оттого напрасно сожалеющему в конце: «Но все это не приближает меня к тебе, мой ангел. На всякий случай держу все окна и двери жизни настежь открытыми, хотя чувствую, что ты не снизойдешь до старинных приемов привидений») куда более значительную тайну, чем та, что он желал у него выведать. Безусловно, этот замысел лучше других отвечает определению «роман призрака». По всей видимости, Набоков в разговоре с Берберовой дал своей новой книге не сюжетную, а жанровую характеристику, поскольку «роман призрака» – это, конечно, русский вариант для английского понятия «ghost story», под которое совершенно точно подпадает история с воскрешением покойницы на далеком северном острове в «Solus Rex» [488].

Никакими другими упоминаниями новой книги Набокова в промежутке между июнем 1939 года (письма к жене) и началом публикации «Solus Rex» в последнем номере «Современных записок», который вышел в апреле 1940 года (с указанием: «Solus Rex. Роман» и стандартной редакторской ремаркой «Продолжение следует»), мы не располагаем. Последнее письмо Набокова к редактору «Современных записок», отложившееся в архиве журнала, написано 30 сентября 1939 года, и в нем Набоков не говорит о новом романе [489].

Следующая часть письменных свидетельств относится к весне 1941 года, когда Набоковы уже почти год как обосновались в Нью-Йорке. В марте 1941 года Набоков читал лекционный курс в колледже Уэльсли, 18 марта, уехав на несколько дней в Нью-Йорк, он написал жене следующее:

Лег рано, принял беллофолит, и почти сразу началось невероятное в желудке (а до того весь день была какая-то грусть в кишках, хотя питался скоромно) – при этом дикий озноб, лихорадка, сорок температуры, судя по пульсу, и тошнота. Дом спит, в окно сквозь щели мчится поднявшийся ветер (так что занавеска вела себя, как если бы окно было распахнуто), и мое состояние такое, что с ужасом уже думал, как завтра буду телеграфировать в Wellesley, что не приеду. Навалил на себя все теплое, что мог собрать, и покончив с лекциями (которые уже казались кошмарно-ненужными) <,> около четырех утра заснул. Утром проснулся в насквозь мокрой пижаме идеально здоровый, с давно неиспытанной легкостью в желудке, которая продолжается до сих пор. В чем дело? Мне кажется, что это был настоящий кризис, ибо контраст между ночью и утром был совершенно потрясающий, – настолько потрясающий, что я из него вывел довольно замечательную штуку, которая пойдет на удобрение одного места в новом «Даре». При этом я люблю тебя, моя душенька, печеночку твою целую, так хочу, чтобы ты скорее поправилась [490].

Кончается письмо завуалированным указанием на «Дар»: «Целую тебя, моя дорогая любовь, будь здоровенькой, как писал мой изгой» (ссыльный Чернышевский свои письма к жене нередко завершал словами «будь здоровенькая» [491]). Из этого письма Набокова следует, что «новый „Дар“» весной 1941 года еще только находился в процессе обдумывания и сочинения. Здесь же впервые в доступных нам источниках возникает само понятие «нового „Дара“», в то время как до этого речь шла о публикации старого пятиглавого «Дара», а также о безымянной «новой книге» и «романе призрака».

По-видимому, тогда же, в марте или апреле этого года, Набоков сообщил о работе над продолжением романа своему другу Марку Алданову, зная, что тот затевает в Нью-Йорке новое русское повременное издание. 14 апреля 1941 года Алданов написал Набокову:

Дорогой Владимир Владимирович,

Нездоровье, хотя и неопасное, по-видимому, так меня утомило, что мне трудно даже написать короткое письмо. Поэтому еще Вас не поблагодарил за Вашу работу над переводом Петра Александровича <���Перцова>. Сердечно благодарю и прошу извинить опоздание. Разумеется, я принял все Ваши поправки. Думаю только, что относительно слова «грогги» Вы неправы: я это слово как раз недавно встречал и в книге Хемингвея и у самого Черчилля.

Живу очень скучно. Все жду выяснения (окончательного) вопроса о газете: когда окончательно выяснится, что этот план неосуществим, – создастся толстый журнал. Не забудьте, что Вы твердо обещали нам новый роман, – продолжение «Дара». Я сегодня получил письмо от Бунина, он сообщает, что уже выслал мне «Темные Аллеи».

Шлем Вам и В.<���ере> Е.<���всеевне> самый сердечный привет.

Я сегодня чистил машину, – отсюда масляные пятна на письме, извините[.]

Вместо нового романа Набоков для «Нового журнала» посылает Алданову в ответ на другое его письмо (от 22 октября 1941 года) завершенный отрывок из «Solus Rex», озаглавленный им «Ultima Thule». В сопроводительном недатированном письме ни слова нет о «Даре» или о связи этого отрывка с «Даром»: