Нора Букс - Владимир Набоков. Русские романы

Надо полагать, что Мартын перешел границу между 16 и 23 октября. Таким числом может быть 19 октября, лицейский праздник, многократно воспетый Пушкиным, день сходки друзей. На вопрос Грузинова: «Зачем?» – Мартын отвечает: «Повидать родных в Острове или Пскове». Близ Пскова в Михайловском отбывал свою северную ссылку Пушкин.

30 октября Дарвин опустил третью открытку, в пятницу 31 октября отправляется к Зиланову. «Прошло еще несколько дней…», и Дарвин едет в Швейцарию известить мать Мартына.

Описание природы в Швейцарии читается как законспирированная пушкинская строка: «Ноябрь вдруг отсырел после первых морозов». Сравним у Пушкина: «И вот трещат уже морозы…» Это начало той самой строфы «Евгения Онегина», из которой заимствован образ «гуся, ступающего на лед», поэтически маркирующий день именин героя – 9 ноября. Прозаическое воспроизведение пушкинских строк, связанных с определенной датой, служит своеобразным указателем на нее. Символично, что день перехода Мартыном границы (19 октября) и день извещения матери о его исчезновении, он же день его именин (9 ноября), приходятся в 1924 году на воскресенье (см. финал настоящей главы).

Образ Мартына содержит еще одну важную для понимания романа аллюзию на «Евгения Онегина». Онегин – фамилия речная. С рекой, путешествием по воде, связана главная тема Мартына – тема странствия. Перекличка реализуется в имени героя: согласно В. Далю, Мартын – общее название водных птиц (Larus Sterna), в число которых входят и чайка, и рыболов. Этот скрытый в имени образ – пародийное отражение пушкинского гуся, который оказывается эмблемой дня именин Мартына. И гусь и мартын – птицы водные, не певчие, как и сам герой романа, лишенный литературного дара.

Содержание романа «Подвиг», как указывалось выше, изложено на двух уровнях: реальном и фантастическом. Восприятие действительности как мира волшебного обусловлено точкой зрения самого героя. «Подлинной жизнью» Мартына была та, «которой он жил в мечтах». Его сознание непрерывно переплавляет реальность в вымысел, а сфабрикованные фантазией образы утверждает как реальные. Фантастический смысл обретают картины прошлого. Например, Крымское побережье преображается в «Крымское лукоморье» – условие сказочности локуса реализуется за счет отсылки к пушкинской поэме-сказке, к прологу из Песни первой «Руслана и Людмилы». Это произведение, фантастическое по своей природе, становится одним из постоянных текстов, на который делаются аллюзии. Отмечу и календарную соотнесенность поэмы и романа: написанная в 1824 году, она воспроизводит сказочную Русь, в которую через сто лет (в 1924-м) уходит герой «Подвига». К числу текстов-адресатов отсылок произведения относится и «Сказка о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о прекрасной царевне Лебеди» А. Пушкина. Некоторые образы романа прочитываются как очевидные аллюзии на сказку. Например, в сцене, когда Соня и Мартын воображают фантастическую страну: «Что-нибудь такое – северное, – говорит Соня. – Смотри, белка». Белка, играя в прятки, толчками поднялась по стволу и куда-то исчезла. А вот у Пушкина:

Появление белки в фантазиях героев о Зоорландии тем более уместно, что этот зверек в индоевропейском мифе о мировом дереве выступает в совершенно уникальной роли существа, которому доступно движение по вертикали, состоящее в пересечении разных онтологических сфер.

Обработке фантазией в «Подвиге» подчинены картины настоящего («…Сидя на камне и слушая журчание воды (традиционная поза сказочного героя. – Н.Б .), Мартын насладился сполна чувством путевой беспечности, – он, потерянный странник, был один в чудном мире…») и будущего («Мартын с замиранием, с восторгом себе представлял, как – совершенно один в чужом городе, в Лондоне, скажем – будет бродить ночью по неизвестным улицам. Он видел черные кэбы… полицейского в черном блестящем плаще, огни на Темзе…»).

Именно воображение Мартына становится его методом познания. Вместе с Соней «они изучали зоорландский быт и законы…» Представление о картине мира героя сочетает элементы реальные и ирреальные, что придает художественному пространству «Подвига» свойства пространства мифологического.

Сочинение Набокова прочитывается как роман-миф. Текст моделируется по образцам «Одиссеи» и «Энеиды» – двух канонических произведений о странствующем герое. Поэма Вергилия, как известно, была сознательно ориентирована на греческий образец. Римский поэт подчеркивал связь своего произведения с Гомером, почти все эпизоды его поэмы имеют прототипы у Гомера. Как пишет М. Л. Гаспаров, «Эней путешествует не по неведомым сказочным морям, а по местам, где уже побывали троянские и греческие колонисты» [175] Гаспаров М. Л. Вергилий, или Поэт будущего // Гаспаров М. Л. Избранные статьи. М.: НЛО, 1995. С. 412. .

Набоков в «Подвиге» по-своему следует за Вергилием (см. финал главы) и создает произведение с постоянной установкой на «Энеиду» и, следовательно, на «Одиссею». В реальном пространстве романного мира то и дело проступают черты мифологического пространства, уже обжитого героями Вергилия и Гомера. Пребывая на юге Франции, по вечерам Мартын «шел покурить и погрезить к пробковой роще… Воздух был нежен и тускловат… и террасы олив, и мифологические холмы вдалеке… все было немного плоско и обморочно…»

Образ Мартына, главного героя, странствующего изгнанника, мыслится как отражение образов Одиссея и Энея. Подобно Энею, Мартын покидает берег родины весной. Изгнание обоих вынужденное.

Эней покидает Трою с отцом, Мартын с матерью. Эней – «роком ведомый беглец» [176] Вергилий. Буколики. Георгики. Энеида. М., 1971. Энеида. Пер. С. Ошерова. С. 123. , ему поручена великая задача: «Италийское царство и земли Рима добыть» [177] Вергилий. Энеида. Указ. соч. С. 186. . У героя романа Набокова, как у Энея и как у Пушкина, – две родины. У Энея – Троя и Рим, у Пушкина – Россия и Африка, у Мартына – Россия и Швейцария. Мартын проникается сознанием своего таинственного долга, постигает назначение своего изгнанничества. В Кембридже он так и не выбрал бы науки, «если б все время что-то не шептало ему, что выбор его несвободен, что есть одно, чем он заниматься обязан […] он впервые почувствовал, что, в конце концов, он изгнанник, обречен жить вне родного дома. Это слово “изгнанник” было сладчайшим звуком […] Блаженство духовного одиночества и дорожные волнения получили новую значительность. Мартын словно подобрал ключ ко всем тем смутным, диким и нежным чувствам, которые осаждали его».