Дмитрий Быков - Русская литература: страсть и власть

Это отсутствие нравственных основ становится для Тэффи, что вполне естественно, самым главным, и потому у нее совершенно нет восторга перед народом-богоносцем, более того, нет никакого умиления. В одном из ее немногих стихотворных фельетонов она пишет:

Преклонение перед народом-богоносцем, которое отравило значительную часть русской литературы, ведь прежде всего безвкусно. Тэффи ничего подобного к русскому человеку не чувствует, она знает, что у русского человека внутри хаос и готовность ко всему, а хаоса она не понимает. И не случайно главная черта русского эмигранта для нее, во-первых, его погруженность в прошлое, неспособность жить настоящим, а во-вторых, его страшная, патологическая растерянность. И вот знаменитая фраза Тэффи, подслушанная у генерала, который смотрит на парижский пейзаж и говорит: «Все это, конечно, хорошо, господа. Очень даже все это хорошо. А вот… ке фер? [9] От фр. que faire? – что делать? Фер-то ке?» – это «фер-то ке?» стало лейтмотивом жизни русской эмиграции. Ее неумение, неспособность увидеть внешний мир, почувствовать другого, понять другого замечательно воплотились в новелле «Городок» (1927). Городок – это внутренний мир эмиграции. Городок стоял на Сене – реке неприятной, нелюбимой («речке», говорят жители, «ихней Невке»). Городок жил бедно, жалкими новостишками. И жители его друг друга не любили, а встречаясь, говорили: «Живем, как собаки на Сене – худо!» А рядом Париж, «улицы самой блестящей столицы мира, с чудесными музеями, галереями, театрами». Одинокий, замкнутый, никого не желающий признавать городок на Сене гибнет прежде всего от некоммуникабельности.

Однако Тэффи не была бы добрым ангелом русской литературы, если бы не перевела эту страшную, в общем, черту в разряд смешного.

Начинается все с довольно невинных вещей – с юморески «Тонкие письма» (1920), в которых она описывает зашифрованные письма, приходящие из Советской России. Писать прямо опасно, поэтому люди прибегают к тонким шифрам. Пишут, в частности:

Анюта умерла от сильного аппетита… <���…> Петр Иваныч вот уже четыре месяца как ведет замкнутый образ жизни. Коромыслов завел замкнутый образ жизни уже одиннадцать месяцев тому назад. Судьба его неизвестна. Миша Петров вел замкнутый образ жизни всего два дня, потом было неосторожное обращение с оружием, перед которым он случайно стоял. Все ужасно рады.

Все это, конечно, ужасно, если вдуматься, но вместе с тем в мягкой интерпретации Тэффи очень смешно.

Потом приходит адвокат, поясняет, что письма в Россию надо писать только зашифрованными. Вот что вы пишете: «Всем вам сердечный привет. Тэффи»? За это их могут расстрелять. Немедленно напишите: «Всех вас к черту. Тэффи».

Русская коммуникация всегда осложнена. Не только внешними причинами, не только необходимостью шифроваться от цензуры.

В одной из ранних новелл «Разговоры» (1911) Тэффи пишет, как чудесно, когда есть балерины-босоножки вроде Айседоры Дункан, которые умеют разговаривать ногами: русским людям это дар судьбы, они ведь совершенно не умеют разговаривать словами. И тут же рассказывает, что недавно слышала, как в поезде пожилой офицер разговаривал с барышней. И разговаривал он с ней только о том, что на дачах не бывает хорошего молока, а привозят из Петербурга. А хотел он ей сказать, что нынешние барышни глухи, черствы и испорченны, а она ему – что она одинока и ей страшно, но сказать это впрямую они не могли и только обменивались дурацкими, ни к чему не ведущими спорными репликами. Полная разобщенность. Полная неспособность коммуницировать, полное нежелание услышать собеседника – это одна из ключевых тем Тэффи что в России, что в эмиграции.

И тогда, может быть, возникает у нее самая трогательная, самая невинная ее тема: русский человек не может полюбить равного, не может полюбить другого, он вообще не может полюбить человека, он привязывается или к животному, или к предмету. Вот эта точнейшая, поразительная, может быть, самая жестокая мысль ее в сборнике «Книга Июнь» (1931) явлена с наибольшей отчетливостью.

В крошечной новелле «Тихий спутник» она вспоминает о цветном куске сургуча, который сопровождал ее всю жизнь из России, а потом на столе в Париже у нее лежал, а потом вдруг потерялся. Никогда она в жизни не пользовалась этим сургучом, но то, что рядом с ней лежал этот красненький сургучный обрывок, обмылок, обломок, придавало ей какую-то силу и надежду, был в жизни какой-то якорь. И вдруг он пропал, потерялся, и вместе с ним исчезло то последнее, что привязывало ее к жизни.

Инженер Иторов из рассказа «Встречи» страстно полюбил хозяйскую кошку Лапушку. Нечем жить человеку, настолько нечем жить и не о чем говорить, что когда эту кошку решили усыпить, – а он такой человек сугубо аутичный, никогда ничем, кроме своей работы, не занимался, – он сначала думает: неужели у кошки бессонница? Что за глупость? Потом узнает, что кошка умирает, что ее хотят усыпить, потому что она безнадежна. Он едет к ветеринару, покупает ампулы на двадцать франков, хотя у него нет этих двадцати франков: «Самому жрать нечего», – говорит он кошке. И видит, как она с благодарностью на него глядит, бессловесное, несчастное существо, «и вдруг вытянула лапу и положила ее ему на грудь. Точно заклинала в чем-то». И когда она умирает у него на руках, он говорит ей: «Ну за что ты так мучаешься? Какие грехи должен ты, темный зверь, искупить?» И перекрестил, как человека. Это не просто трогательный рассказик, каких много. Это рассказ о том, что человек человеку не может уже дать то, что может дать ему зверь, вещь, природа.

Тэффи – жестокий писатель, в принципе. Она избегает многих вещей, называемых впрямую, но в подтексте-то все это есть. И есть такая мера, такая бездна рокового одиночества, такое мучительное желание понять другую жизнь и вслушаться в нее, что эмиграция это только обострила.

Эмиграция, как капля крови, взятая на анализ, как говорила Мария Розанова, обостряет, выявляет то главное, что отравило когда-то русскую жизнь.

Здесь это все вышло на поверхность, как сыпь во время болезни. Но эмиграция укрупнила, дала новый стимул таким талантам, как Бунин и Тэффи. Именно в эмиграции стали ясны две главные вещи. Одна вдохновляла Бунина, вторая вдохновляла Тэффи.