Юрий Безелянский - Отечество. Дым. Эмиграция. Русские поэты и писатели вне России. Книга первая

Книжная лавка превратилась в клуб московской интеллигенции – «голод, бедность, постоянное ожидание налета бдительной власти, недовольной независимостью наших позиций и нескрываемых взглядов – все это забывалось среди книг», – вспоминал Осоргин.

Когда разразился голод в Поволжье и Голодомор на Украине, Осоргин был среди тех интеллигентов, которые бросились спасать народ, в отличие от власти, которая допустила и спровоцировала смерть тысяч людей. Осоргин вошел в общественную организацию ПОМГОЛ (Помощь голодающим) и возглавил ее газету. Большевики не простили усиления авторитета ПОМГОЛа и многих активистов подвергли репрессиям. Если бы не заступничество Фритьофа Нансена, то многие бы подверглись расстрелу, а так Осоргина отправили в ссылку в Казань. Перед освобождением (спасибо Международному Красному Кресту) следователь спросил Осоргина:

– Как вы относитесь к советской власти?

– С удивлением, – ответил Осоргин. – Буря выродилась в привычный полицейский быт.

Следователь заскрипел зубами, но был уже не властен над судьбой Осоргина. Решал не следователь, решал самый главный – Владимир Ильич. Он утверждал списки высылаемых из страны неугодных философов и писателей. 30 сентября 1922 года пароход под названием «Обербургомистр Хаген» отвалил от пирса петроградской гавани и взял курс на немецкий Штеттин. На борту находились Бердяев, Франк, Трубецкой и другие представители элиты русской интеллигенции. Среди них был и Михаил Осоргин. Дьявольский парадокс: высылка спасла всех гонимых от неминуемой гибели на родине.

Осоргин прожил год в Берлине, а затем поселился во Франции. В июне 1940 года писателю пришлось бежать из Парижа, спасаясь от немцев. Жил он в местечке Шабли. Там и прошла последняя часть жизни писателя. Больное сердце причиняло ему неимоверные физические страдания, ему постоянно не хватало воздуха. 27 ноября 1942 года Михаил Андреевич Осоргин скончался в возрасте 64 лет. Его парижскую квартиру разграбили фашисты. Архив и библиотека были уничтожены. Можно легко себе представить, что было бы с Осоргиным, случись это на его глазах. Он обожал книги, он был неистовым книгоманом, библиофилом. Неровно дышал к «золотисто-тисненым переплетам в марокене с муаровой подшивкой». В статье «О библиомании» Осоргин писал:

«Библиомания – прекраснейшая из человеческих страстей, самая чистая и самая возвышенная. Не следует ее смешивать со страстью к редким маркам и дурацким табакеркам: эти предметы мертвы, книги – предмет одушевленный, живое существо, с которым можно обмениваться мыслями и чувствами…»

Осоргин и сам писал прекрасные книги. Первый же его роман, написанный в Париже, – «Сивцев Вражек» – вызвал огромный читательский интерес на Западе и был переведен на основные европейские языки, получил престижную американскую премию.

Действие романа разворачивается в «местах Москвы дворянско-литературно-художественной». Это книга о трагедии русской интеллигенции в революционные годы; книга одновременно суровая и лирическая, ироничная и акварельная. Коллеги-эмигранты не все приняли «Сивцев Вражек»: Зинаида Гиппиус язвительно оценила роман Осоргина, Борис Зайцев – снисходительно, мол, «сырой» и с явным тяготением к толстовской традиции. Действительно, своими учителями Осоргин считал Льва Толстого и Диккенса.

Осоргин в эмиграции написал много, в том числе и юмористические рассказы. И, конечно, следует упомянуть три романа: «Свидетель истории» (1932), «Книга о концах» (1935) и «Вольный каменщик» (1937). Кстати говоря, Осоргин был масоном, входил в Париже в русскую ложу «Северная звезда». Последний роман «Времена» – о «просчитавшихся мечтателях», «русских интеллигентных чудаках».

Помимо романов и рассказов Осоргин оставил после себя огромное наследство публицистических статей и заметок.

«Мы слишком привыкли быть против правительства. И мы слишком привыкли не быть гражданами…» (декабрь 1917 года).

«Трагедия власти в том, что она уже не может отделаться обещаниями вечного блаженства праведникам, теперь все хотят наличные, а впереди всех – грешники…» (1918).

Не все знают, что знаменитая буффонная комедия «Принцесса Турандот» Карло Гоцци блистательно переведена с итальянского Михаилом Осоргиным по просьбе Евгения Вахтангова.

И совсем последнее о «Принцессе Турандот». Нина Берберова в своем «Курсиве» вспоминает, как в 1931 году между Ходасевичем и Осоргиным «произошло что-то вроде разрыва на почве отношения к событиям в России. Осоргин возобновлял свой советский паспорт ежегодно, получал гонорары из Москвы за перевод «Принцессы Турандот» и повторял на всех углах свою казуистику о том, что он не эмигрант, хотя и пишет в эмигрантской печати и т. п.».

Да, некоторые персоны не считали себя эмигрантами, но все равно это не спасало их от самого факта эмиграции.

P.S.

С книгой – беда. Ее захлестывает поток информации: и это интересно, и то бы не пропустить. По существу, о каждой персоне можно написать ЖЗЛ (о ком-то уже написано, о ком-то нет). Но ЖЗЛ – не мой жанр. Я предпочитаю сжатый, упругий текст, без излишних деталей и подробностей. Но когда уже все написано, вдруг возникает желание что-то добавить еще. Так и с Осоргиным. Хочется добавить, особенно после прочтения переписки писателя с его старинным другом, земским врачом Андреем Буткевичем. Осоргин укатил в эмиграцию, а Буткевич остался в России, и оба переписывались «через решетку» (и, очевидно, под присмотром цензуры). Эмиграция тяготила Осоргина: «Здесь только злоба обиженных судьбой неудачников, полнейшее невежество в целях и настроениях России, потеря почвы и скудость мысли, утомленной и утратившей ясность…» (1932). И в то же время когда Осоргина пытались заманить в СССР, то он возмутился и нагрубил в 1937 году в разговоре с советским консулом.

В письме Буткевичу 29 января 1936 года Осоргин сообщает: «Раньше в Европе переводили много советских писателей, сейчас перестали – ничего!..»

В другом письме (27 марта 1936 года) высказывал оценочные суждения о советских писателях: «Знал я начинающего Леонова – из него вышло меньше, чем я ожидал… Бабель – большой талант. Гладков бездарен. Шолохов хорош. Лавренев, конечно, нуль. Пантелеймон Романов и Новиков-Прибой – все это мелкие литераторы. Зощенко прекрасный талант, но вянет от халтуры. Федин хорошо начал, а сейчас вылинял… Все-таки кое-что раньше выходило, а сейчас – пустыня. Почему? Говорят о литературе много, а толку никакого. Европа разочарована…»

12 мая того же года Осоргин о себе: «Мой гуманизм не знает и не любит мифического “человечества”, но готов драться за человека…»

8 августа 1936 года: «В отношении к нашей стране между нами не может быть различия. Я люблю Россию не наивной любовью человека русской культуры, сохраненной поколениями идеалистов и реалистов. Я прожил за границей почти четверть века. Проклинаю и благодарю за это реалистов русской политики, по праву власти калечивших мою судьбу. Я не стал европейцем, просвещенным мещанином, крохоборцем и служителем полицейского культа. Но я знаю Европу, и потому люблю Россию: ты любишь ее, потому что не знаешь Европу, но зато ты, конечно, лучше меня знаешь СССР.