Владимир Алпатов - Япония: язык и общество

Однако показательно, что идеи полной отмены иероглифики, несколько оживлявшиеся в периоды острых социальных потрясений (первые десятилетия после буржуазной революции 1867–1868 гг., первые послевоенные годы), никогда не имели серьезного значения и воспринимаются на том же уровне, что и призывы к замене японского языка на английский. Хотя противники иероглифики иногда проявляют активность и сейчас: общество «Канамодзикай» в 1982 г. подавало свои предложения правительству и Либерально-демократической партии (К. 1983. № 10. С. 11), однако они поддерживаются незначительным количеством людей. Всерьез обсуждается лишь упорядочение и сокращение, но не отмена иероглифов.

В чем же причины такого положения? Наиболее очевидная из них заключается в престижности иероглифики и ее связи с японской национальной культурой. В течение веков знание иероглифов в Японии было признаком образованности и в значительной степени и признаком высокого социального положения; кана такой престижностью не обладала, недаром женщины, если они были грамотны, обычно знали лишь кану. Большую роль в Японии играли заимствованные из Китая конфуцианские представления с их своеобразным культом письменного. Отмечают, что и сейчас для японского языкового мышления характерно представление о том, что настоящим считается лишь записанное; с этим связывают самые разные явления — от большей разработанности письменной нормы в отличие от устной до особой склонности японцев по сравнению с другими народами к употреблению визитных карточек [Mizutani, 1981, с. 19–21]. Сохраняется и страх перед иероглифами, и уважение к ним, а знания человека и сейчас иногда оцениваются по количеству известных ему иероглифов, хотя в наши дни, когда все в определенной степени владеют иероглификой, их престижность уже не столь высока, как раньше [Ёсимура, 1982, с. 1]. Японская культура не так тесно связана с иероглификой, как китайская; среди классических литературных произведений есть немало написанных с минимальным использованием иероглифики или даже вовсе без нее, среди них такие крупные, как знаменитый роман XI в. «Гэндзи-моногатари». Однако все же большинство памятников, в том числе практически все памятники последних шести-семи веков, — это иероглифические тексты. Весь этот комплекс культурных и психологических факторов способствует сохранению иероглифической письменности. К тому же они тесно связаны и с политическими соображениями: правящие круги Японии, безусловно, заинтересованы в поддержании культурной преемственности, а не в ее разрушении, следовательно, и в сохранении традиционной системы письма.

Однако было бы большим упрощением видеть причины устойчивости иероглифической письменности только в этом. Другой комплекс причин имеет чисто языковой характер. В течение веков японский язык приспосабливался к иероглифической письменности, и в конечном итоге в нем произошли изменения, делающие упразднение иероглифики невозможным без значительного преобразования всего языка, прежде всего его лексической системы.

Мы уже говорили о том, что вместе с иероглифами из китайского языка в японский перешли их так называемые онные чтения. Последние составили базу многочисленного слоя японской лексики — китаизмов, так называемых канго. Лишь меньшинство их составляют непосредственные заимствования из китайского языка, большинство канго являются сложными словами, созданными уже в Японии из китайских корней. Канго встречаются в любом тексте, включая бытовой, но больше всего их в общественно-политической, научно-технической литературе. В текстах на бунго 20–30-х годов, например военной тематики, они даже составляли всю знаменательную лексику, а роль исконных единиц сводилась к грамматическому оформлению [Холодович, 1937, с. 25–26]. Значение канго можно сопоставить со значением греко-латинских элементов в западноевропейских языках.

В течение веков вплоть до начала XX в. канго служили основным средством образования культурной лексики, и особенно терминологии; теперь с ними успешно конкурируют заимствования из западноевропейских языков. Исконно японская лексика оказалась неудобной для этих целей по ряду причин. Во-первых, краткость китайских корней и легкость их присоединения друг к другу в любом количестве давали возможность образования любого нужного слова со структурой, понятной для людей, знающих иероглифику, ср. до: буцугаку 'зоология' (из до: 'двигаться', буцу 'вещь', гаку 'наука'), кэйацуки 'манометр' (из кэй 'измерять', ацу 'давление', ки 'прибор'), раккасан 'парашют' (из рак 'падать', ка 'вниз', сан 'зонт'). Японские корни неудобны из-за их большей длины и из-за ограничений на число компонентов в сложном слове (обычно не больше двух). Во-вторых, китайские корни ассоциировались с китайской культурой, которая до XVI–XVII вв. была наиболее влиятельной, японские же корни обладали невысокой престижностью; авторитет канго был высок и потому, что они были связаны с письменностью. Количество новых канго резко возросло в период освоения европейской культуры — в конце XIX — начале XX в., когда появлялось много новых понятий: шло активное калькирование лексики европейских языков, и лишь позднее большее распространение получило заимствование [Томура, 1984, с. 52].

Удобство канго имеет и оборотную сторону — значительную омонимию. Простая фонетическая структура китайских корней не может не вызывать омонимию, особенно в японском языке, где при заимствовании исчезли тоновые различия, помогающие различать слова в китайском языке. По данным большого словаря «Сёкё-дай-канва-дзитэн», 48 902 иероглифа, когда-либо употреблявшиеся в Японии, имеют всего 323 онных чтения (К. 1983. № 10. С. 7). При образовании сложных слов омонимия частично снимается, но остается значительной. Например, в «Большом японско-русском словаре» приводится 23 канго со звучанием ко: сё , все они одинаковы по ударению и означают 'ремесленник', 'устная традиция', 'устное показание', 'арсенал', 'официальное объявление', 'регистрируемая проституция', 'нотариальное засвидетельствование', 'производственная травма', 'переговоры', 'связь', '(историческое) исследование', 'награждение', 'укус', 'значок учебного заведения', 'бизань', 'отложения руды', 'высшее коммерческое училище', 'министр народного благосостояния' и т. д. Такие омонимы без труда понятны при знании иероглифики, но плохо воспринимаются как на слух, так и в записи каной или латиницей (подробнее об омонимии канго см. [Корчагина, 1984]).

В наше время, когда культурная лексика, в том числе терминология, используется не только на письме, но и в устной речи, омонимия канго стала серьезной проблемой. Предпринимаются меры по ограничению канго, особенно в языке телевидения и радио. Однако полностью освободиться от них оказывается невозможным, поэтому нередко устная передача информации дополняется письменной. Иностранцу, который смотрит передачи японского телевидения, бросается в глаза значительная роль письменной информации. Раньше во время передачи новостей за спиной диктора находилось табло, на котором записывалось основное содержание того, что говорилось; сейчас обычно оно передается без табло, непосредственно на экране. В телерекламе и объявлениях нередко устный текст вообще отсутствует. Роль письменного текста на телевидении все более увеличивается в результате целенаправленных мер (ГС. 1985. № 7. С. 3). В научных докладах и лекциях либо записывают основные термины на доске, либо (что сейчас общепринято) раздают заранее слушателям текст или тезисы. Однако на практике часто в устной речи заменяют канго на заимствование из западноевропейских языков.