Михаил Панов - И все-таки она хорошая!

«Ну, не все же загадки, — предвижу я возражение. — Ведь может встретиться не только Фтторнег, но и вторник, это написание ведь не запрещено; вот на нем читатель и отдохнет, сразу его узнает… И таких случаев может быть даже немало».

Это неверно. Для читателя из Какографополя написание вторник ничем не лучше других — и так же, как другие, требует напряженной, изнурительной работы: чтения.

Вот поэтому в трамвае не слышно разговоров, все напряженно читают. Иногда обращаются к соседу, чтобы посоветоваться и лучше понять. Содержание декрета постепенно проясняется. При втором и третьем чтении оно станет и вовсе ясным.

Не успев дочитать и первой полосы, выходят из вагонов, спешат на работу.

Большой завод. Станки еще стоят: получен заказ на какую-то новую сложную деталь, поэтому начальники цехов, мастера, часть рабочих собрались вместе, чтобы освоить инструкцию по технологии этой детали. Дело нетрудное; не первый год работают. Знают, что ухо надо держать востро: не счесть разными одинаковые названия (как бы различно они ни писались) и различные названия не принять за одно и то же. Тщательно (и не очень быстро) разобрались в инструкции… заработали станки.

Только наступил обеденный перерыв — начались разговоры о декрете. Никто еще не успел прочесть его по конца. И сегодня, и даже завтра — весь не одолеть. Надежда на радио; но ухом не так все схватить, как глазом. Решили позвонить своему агитатору, студенту 7-го курса Разделину. Пусть приедет и быстро, неторопливо имеете со всеми прочтет газету. Неторопливо — значит, чтобы вы успевали следить по тексту, понимать и продумывать. Быстро — значит, с умением, без запинок, не как простой читатель. Студент — ему и книги в руки…

Работа кончилась, вот-вот должен приехать Разделин… Все ждут. «Что-то запаздывает», — стали поговаривать рабочие. «Сильно запаздывает. Как в прошлый раз».

«Прошлый раз не его вина: ему в пропуске написали: Розъделин. В документах у него — Разделин. Фотография не ясная… Пока сомневались да выясняли — время прошло». — «Может и сейчас?» Так оно и оказалось. Пропуск выписали Росьделенну.. . [11] Опять таки никакого преувеличения. В русском тексте стояло: Гейслер (фамилия). При переводе текста на немецкий язык возможно одно из 12 начертании: Häusler, Häußler, Heusler, Heußler, Heisler, Heysler, Heißler, Heyßier, Geisler, Geysler, Geißler, Geyßler. Все они передают русское написание Гейслер… Фамилию Верман, встреченную в русской книге, переводчик-немец может передать так: Beerman, Behrman, Bärman, Baerman, Bermann, Berman. Так-то и по-какографопольски фамилия Разделин передается на много разных ладов (пожалуй, около двухсот). .

В конце концов все выяснилось, и агитатор показался в цеху. Читал он хорошо, уверенно, сбивался и поправлялся редко. Чтение было величаво-замедленным, несколько монотонным, с затянутыми паузами… (Но это, разумеется, только на наш взгляд: в Какографополе такое чтение общепринято).

Наконец-то одолели газету. Расходятся по домам…

Уже вечер… В тени большого дерева стоят девушка и юноша.

— Ну, чтоб я тебе, Галка, стал еще когда-нибудь писать из командировки… Ведь тебе пишу — только! А ты мои письма Зинке показываешь, а она всем растрепала…

(Я, как вы видите, строго придерживаюсь обещания: мой Какографополь во всем схож с обыкновенным городом, и лишь одним отличается: безорфографичностыо. Молодежь в этом городе, совсем как и у нас, иногда бесцеремонно обращается с русским языком).

Девушка отвечает:

— Неправда, никому не показываю! И очень люблю длинные твои, хорошие письма… и всегда найду часок, чтобы их прочесть. А в тот день у меня вечерние занятия; ну просто десяти минут нет. Говорю: Зинка, ты мне подруга? Прочти вслух, пока обедаю… А она болтушка. Не утерпела — и Соньке… А Сонька всем.

Вышли вечерние выпуски газет. В них — оживленное обсуждение медицинской статистики. Особая комиссия сопоставила многолетние данные — о продолжительности заболеваний, о числе выздоровевших от серьезных болезней — с данными соседнего города. Оказалось, что разница небольшая: доли процентов. Но во всех случаях она в пользу соседнего города (Орфографополя). И эта разница устойчиво держится десятилетиями…

В городах-соседях все, казалось бы, одинаковое: и социальный состав населения, и возрастная группировка, и типичные условия быта, и профессиональное распределение жителей… А врачей и больниц в Какографополе даже больше, чем у соседей. И все же статистика говорит о вещах весьма печальных.

Особой комиссии было поручено все это изучить. Работа продолжалась около десяти лет; пудами накапливались документы, медленно перечитывались, сверялись, обобщались… И вот приближается итог длительной работы. В газетах опубликованы мнения некоторых членов комиссии. Один из них во всем винит врачей. Он пишет: «Мы сопозтавѣлли чщатльно данныя нашых болльнидцъ и больнитц ф со сѣднемм гораде. Потом опслѣдоволи преёмы лѣчѣнья; у стоновилли, каг праводитце деагнасс, какия прописваютьца лекарство, какыдёд пратцэзз высдаровления. Преглазсили врочей иссоседнева города — иани то же принели учасьтия в об следаваньи. Выват — строк и безспорин: вряде случииф, гарасдо часчи чем унашех со сѣдий, больным на значалозь не магсемально эффегктивноя лѣченья» [12] Я пытался здесь воспроизвести типичное для Какографополя письмо. Это еще не крайний случай. Сравните более насыщенный неорфографизмами текст в книге: М. С. Бунина и др. Современный русский язык. Сборник упражнений. М., 1961, стр. 94–95. .

Автор отмечает, что нередко врачи слишком медлили с диагнозом, упускали наиболее верные возможности повлиять на болезнь, но полностью использовали методы современной медицины. Во всем, по мнению автора, виноваты врачи, и их он очень темпераментно обвиняет.

Но общее внимание привлекла другая заметка. Автор ее неожиданно начинает с пересказа детской побасенки: «Есь такая скаска. Козел постлал казу заорехоми. Пошла она и нивернулозь». Козел, как вы помните, пошел к волку: волк, гони козу домой… А волк не хочет гнать. «Нед казы сорехами, нетт коззы зкальонными!» Козел отправился к медведю: ну, берегись, волк с козой. Напущу я на вас медведя! «Мидьветь не хочед воллка Драдь, волг нейдед коззу гнадь, ну Штоты будиж делодь! Ладна, каза: пойду кыви». Ива не хочет бить медведя, медведь не идет драть волка и т. д. Кончается сказка так: пошел ветер гнуть иву, пошла ива бить медведя, пошел медведь есть волка (а в заметке написано: «езьдь»), пошел волк гнать козу. Пошла коза с орехами, пошла коза с калеными.

Я не рискнул полностью перепечатать эту статью: она длинна, и быстро стала бы вам в тягость. По десять раз повторяются в начале ее слова: медведь, волк, козел, пошел, пошла — и все время меняется их написание. Разве не утомительно для читателя? (Как вы думаете, смогли бы вы прочесть «Войну и мир» Толстого, напечатанную в этом городе?) [13] Читатель, сочувствуя какографопольцам, может быть, предложит: пусть читают издания соседнего города, Орфографополя. Но в том-то и дело, что для жителей этого несчастного города издания соседей ничуть не лучше их собственных: в их памяти нет стандартных написаний… Написано есть или езьдь — им безразлично; и то и другое представляет известную неожиданность и требует побуквенного анализа при чтении. . Лучше прислушаться к тому, как пересказывают и обсуждают газету какографопольцы. Каждому не одолеть всей газеты, вот у них и вошло в привычку рассказывать друг другу прочитанные куски статей. Вот кто-то пересказывает как раз ту статью, явно сочувствуя ей: