Сергей Хоружий - «Улисс» в русском зеркале

и тут-то на сцену является мистер Джойс с большой буквы прежде мне было до него как до летошнего снега ну мелькнет в разговоре скажешь умность обсудишь частность однако ни о какой совместности в добрую свою пору витя не помышлял а уж я-то не рвался не только что в переводчики а в простые читатели романа века не знал его и в гробу видал в руках подержал конечно но немногое понятое не вызвало интереса а личность автора так прямо увиделась неприятной умышленное затемненье непонятность ради непонятности нарочно изготовляемая это мне казалось безнравственным ведь рушится завет братства между автором и читателем и суетно это мелко да притом стиль письмо показались некрасивы резки штучки только во вред выпирают как надуманные навязанные и от всего несет свирепою сделанностью такой что уж не рукоделие а рукоблудие нет явно неприятен отменно неприятен был он мне при первом знакомстве и все же переходить к более тесному пришлось закручивала друга болезнь великий начатый труд лежал без движенья уже не месяцами годами и верно уж не закрадывалась а прямо сверлила его мысль что довести до конца недостанет сил утопающий хватается за соломинку а я как-никак был рядом и стал он надеяться на мою помощь давать куски перевода чтобы я правил интересно чего я там мог править легкий аттракцион это я мог с того и начался мой творческий вклад сидим как-то у него пьем на соседнем столе роман раскрыт я подхожу глянул и говорю с выражением не спеша моисей еврейский царь подтирался правдой встарь восторг публики был несоразмерен деянию слушай говорит а вот тут дальше еще есть ну я опять глянул и опять так спокойненько буффало билл бьет всегда между глаз промаху он не давал и не даст и обнаглел уже сам листаю а там еще есть близко про джонни ливера только уже 4 строчки врать не буду третий экспромт не состоялся но все равно с этих вот самых пор он и считал меня как бы уже полноправным и квалифицированным участником а я кроме моисея с ливером ни в зуб ногой сколько там эпизодов-то вряд ли знал эх-эх и потекла славная наша коллаборация под созвездиями абсурда и смерти и острой жалости и шальной надежды и моего образцового незнания и его нешибкого знания из спецлитературы он успел кое-что но мало увы заведомо мало а Великой Зеленой Книги майора муаммара гиффорда так еще просто не было однако торжественно постановилось что происходит совместная работа и была система сочинена мне вручается его текст исходный черновой перевод я его как желаю правлю перелопачиваю переписываю потом он глядит чего вышло опять же правит и потом в совместном заседании высоких сторон утверждается текст финальный коему суждено бессмертие ну-к что ж в ладони поплевали поехали начал я править телемака в то время уже была полная черновая рукопись всего перевода начальные куски печатались на машинке вручались мне и ставили обыкновенно в тупик ибо витин текст был специфическою продукцией я в комментарии для краткости говорил он близок к подстрочнику но точней это смесь подстрочника и заготовок либо готовых из запаса что у всякого профессионала в голове либо родившихся при встрече с данным отрезком оригинала они эти заготовки конечно же не подстрочник порой даже очень литературны но только другая крайность они собственно не перевод а больше около и по поводу так что вся смесь и лучше подстрочника ибо тут и там заготовки и хуже подстрочника ибо не держится оригинала ничуть заготовки еще существительны а не прилагательны и с чего они там ткнуты это лишь у автора в голове и то не всегда в целом довольно немыслимая фактура коктейль что с пользой употребить может единственно сам автор но выбора не было и не без робости я пошел избрав два-три скромных дела устраивал согласованья и связи в массе мест выпавшие где-то слова менял где-то починял смысл в сущности может и не так была затея безумна не боги горшки обжигают важно чтобы крутилось делалось что-то а выражаясь парламентски консенсуса мы с ним всегда как-то достигали глядишь в итоге и вышло б что да только судила судьба-индейка и этакого-то худобедного квазисотворчества нам отпустить с гулькин нос едва мы вошли в гущу телемака как документы сотрудничества высоких сторон пополнились новым жанром завещанием болезнь усиливалась только что я черт побери все екивоками про его болезнь будто про стыдное дело эмдэпэ у него был маниакально-депрессивный психоз почетная я считаю болезнь честного литератора советских лет есть чистая медицина о ней что глаголить но есть и гражданская сторона это же факт я настаиваю что эмдэпэ витин шел в ногу со временем мой друг не был тупой интраверт как я реакция на среду на крепчавший ее маразм была у него острейшей отъезды одних преследованья других подлости третьих собственная ситуация перманентного конфликта с официозом вольнолюбивого вызова все это без передышки трясло его дергало отравляло и когда писал завещанье он себя видел загнанным на грани ареста там даже и стоит если я буду в местах заключения хоть посадить его верно не посадили бы однако заставить гражданина все думать про это и все ждать тоже не слабый способ укоротить ему дни так что и несколько витюшиных лет надо по справедливости добавить в список благодеяний наших геройских органов и гвардии идеологического фронта

Смерть Виктора. Завещание – 1978, осень. Потом плохо помнится. Глухие, тяжкие годы. «Улисс» опять без движенья. Бесконечные полосы депрессии. Черной. В один из выходов он написал сильный стих о надвигающемся конце. «Начало последнего тайма». Как он читал его. 2 мая 1981 г. депрессия прекратилась в последний раз. Утром его звонок. Сказал, что решил креститься. Итог долгих размышлений, трудных переживаний. Вскоре вышел из дому и не вернулся. Смерть по Джойсу. Блум думает о такой. Удар. Сердце.

к чему подумалось мне трудиться в последний миг собирая прошедшее перед тускнеющими очами ума оно само явится чтобы проводить тебя все лица прошлого давно исчезнувшие из его жизни одних я не видал никогда о других и не слыхивал все здесь были все собрались и хоронили его во множестве литераторы переводчики коллеги и все знали про неоконченный труд выказывали живое участие как хорошо бы нам чаще умирать тревожились о его судьбе даже предлагали помощь и через неделю назначен был сбор всех литературных сил совещание где и должна была решиться судьба труда

Решилась быстро. Сонм друзей растаял до четверых. Прочли завещание где дело оставлялось и поручалось мне. Извлекли рукопись. Из рукописи извлекли наугад страницу. Прочли вслух. Озадаченность. Роман Сеф разумный решительный сказал за всех: это нельзя печатать и нельзя редактировать. Первые разделы другое дело. Их редакция уже начата. Будет кончена – ближайший год джойсов юбилейный. Есть шансы.