Сергей Хоружий - «Улисс» в русском зеркале

Все это – та же Джойсова стратегия ускользания. Он в очередной раз ускользает от однозначности, от того, чтобы его сочли человеком, который выдвинул некое решение и на нем успокоился. Так он делал всегда.

Здесь значима и сама жизнь художника, его судьба. Если философ должен своею жизнью осуществлять свое учение, то для художника последняя верность себе – жить так, как писал, жить по своему письму. И в пути Джойса, в самом его финале, можно увидеть одно по-джойсовски неподражаемое свидетельство этой верности. Лючия, дочь художника, была психически больна, безумна. И когда ей в ее лечебнице передали известие о похоронах отца, она вдруг громко произнесла: «А что этот идиот там делает, под землей? Когда он вздумает вылезти оттуда?» Она не сомневалась в том, что происходящее – только еще одно ускользание Джеймса Джойса.

Биограф с большой буквы – Ричард Эллманн, написанная которым фундаментальная биография «Джеймс Джойс» (1959, испр. и доп. изд. 1983) стала для всех главным фактическим источником при изучении Джойса.

Восходящий к латинскому девизу Люсьена де Рюбампре: Fuge, late, tace.

По части подполья и грязного белья обычно полней Биографа более современный жизнеописатель, Стан Геблер Дэвис («Джеймс Джойс». 1975, 1982). Что ему в заслугу, а не в упрек, ибо у Джойса грязное белье и подполье неотторжимы от творчества и, в частности, «Улисс» немыслим и непонятен без них.

«Любопытно, – спокойно заметил Крэнли, – до чего ты насквозь пропитан религией, которую ты, по твоим словам, отрицаешь».

Ср. отзыв о нем в 1907 г.: «Романист Джордж Мур – оазис духа в Сахаре спиритических, мистификаторских, полицейских и мессианических творений, коим в Англии имя легион» («Ирландия, остров святых и мудрецов»). С другой стороны, в письмах Джойса немало и вполне уничтожительных отзывов о нем.

Из письма брату 18 сентября 1905 г.: «Странно, что можно быть морально храбрым – каким я, безусловно, являюсь – и низким трусом физически».

Подобный взгляд, увы, не был пристрастным обвинением. Как резюмирует один недавний и неплохой русский труд, «верхушка католической церкви последовательно держала сторону властей, а в области культуры… церковь в целом стояла на чрезвычайно консервативных позициях» Ряполова В. А. У. Б. Йейтс и ирландская художественная культура. 1890–1930-е годы. М., 1985. С. 7).

Тут, впрочем, было не только безумие, но и оригинальный расчет. Как полагают биографы, в отъезде классик подхватил дурную болезнь от уличной девицы – и после этого супруги решили предохраняться от подобных опасностей и от измены: слать неприличности друг другу и, получив, с их помощью заниматься самоудовлетворением.

Может быть, стоит упомянуть, что, доехав до дома, он все же отредактировал и смягчил дорожный текст, убрав, в частности, из него имена Старки, Рассела и Маги (см. «Сцилла и Харибда»).

«Он знал приметы и суеверия большинства народов Европы, и верил во все из них» (Эллманн).

Вот выразительный пример: в ответ на известия о великой славе Джойса в Париже весьма влиятельный критик Эдмунд Госсе писал в 1924 г.: «Нет ни единого английского критика с заметным весом, кто бы считал мистера Джойса автором, имеющим хотя бы малую важность. Если, как вы говорите, „в Париже большой шум вокруг некоего Джеймса Джойса“, то, очевидно, он создается людьми, у которых скудные знания английской литературы и языка».

Большая статья Юнга об «Улиссе» недавно появилась по-русски, см.: Юнг К. Г. Собр. соч. Т. 15. М., 1992. С. 153–193. В понимание Джойса она вносит не много.

Святополк-Мирский Д. П. Джеймс Джойс. Альманах «Год Шестнадцатый». М., 1933. С. 428–450. Перепечатано в: Мирский Д. Статьи о литературе. М., 1987.

Кажется, первым применил этот образ к трактовке «Улисса» князь Святополк-Мирский в 1933 г.: «Возможно, что при писании романа Джойс действительно пользовался какими-то аналогиями с „Одиссеей“ как своего рода лесами». Мирский Д. Джеймс Джойс. Цит. изд. С. 438. На Западе такую ассоциацию позднее высказал Гарри Левин.

Внесем миниатюрный вклад в мировое джойсоведение. Как пишут всюду, этот прием в доме Сиднея и Вайолет Шифф, богатой англопарижской четы, состоялся по случаю премьеры нового балета Стравинского. Однако нетрудно проверить, что в те дни у Стравинского не было никакой премьеры, и речь может идти только о состоявшемся недавно возобновлении «Весны священной».

Не вспомним ли, как не столь далеко от Côte d’Azur, на Адриатике, ненастной осенью 1912 г. звуки бури принесли Рильке первые строки «Дуинских элегий»? Хвала осени! Человек европейской культуры, видно, связан с нею интимно. Джойс, Рильке… Пушкин… можно длить и длить список тех, кто обязан осени своими лучшими вдохновениями.

Отметим, что современный толковый словарь, знаменитый Уэбстер, на этот джойсовский глагол не дает примеров из Джойса, но дает зато – из его лучшего врага Гогарти, который в зрелые годы написал несколько неплохих книг. Вспоминается mot нашего П. Н. Милюкова: «Это глупость или измена?»

Напомним, как в «Цирцее» Блум «приобретает неотличимое сходство со многими историческими лицами». Поистине, едва ли хоть что-нибудь у Джойса можно считать только шуткой!

Это и есть пресловутая а-историчность мифологического сознания, производимая им «спациализация», опространствление истории и космоса. О ней писали премного, но честь открытия принадлежит, вероятно, О. М. Фрейденберг в ее работах конца 20-х годов.

Число точек меж именами равняется числу столетий меж их носителями.

Общее, впрочем, можно находить с позднеантичной интерпретацией Гомера, стоической и неоплатонической. Трактовка мифологемы одиссеи обретает у Джойса окончательный вид в «Итаке», где особенно выделяются два мотива: одиссея как возврат в сокровенную глубь, родимое лоно, и невозмутимость, бесстрастие, обретаемое Улиссом – Блумом в жизненных испытаниях. Оба они присущи стоико-неоплатоническому толкованию, данному у Порфирия в трактате «О пещере нимф», и выражают тенденцию к интериоризации одиссеи: применению парадигмы к «внутреннему человеку» и «странствию души».

См. комментарий к этому эпизоду.

Концепция эта заявлена в «Улиссе» en toute lettre: «Тот драматург, что написал фолио мира сего, и написал его скверно…»