Умберто Эко - Сказать почти то же самое. Опыты о переводе

Uno stivaletto stava ritto, con la gamba afflosciata; l’altro giaceva su un fianco. ( Eco )

[†Один сапожок стоял прямо, с завалившимся набок голенищем; другой лежал на боку. (ит., Эко) ]

Uno stivaletto stava ritto, ma aperto con la gamba afflosciata: l’altro giaceva su un fianco. ( Eco )

[†Один сапожок стоял прямо, но открытым, с завалившимся набок голенищем; другой лежал на боку. (ит., Эко) ]

В новые переводчики «Дублинцев» я вовсе не навязываюсь. Я просто выдвигаю гипотезы. Хочу лишь отметить следующее: чтобы предложить эти или какие-то иные решения, нужно сначала принять интерпретацию Паркса, то есть предварить перевод критическим чтением, интерпретацией, текстуальным анализом – назовите как угодно. Интерпретация всегда предшествует переводу – если, конечно, речь не идет о дюжинных переводах дюжинных текстов, которые делают ради денег, не теряя времени даром. В действительности хорошие переводчики, прежде чем приступить к переводу, тратят уйму времени на чтение и перечитывание текста и на работу со всеми справочными пособиями, которые могут помочь им самым верным образом понять темные места, двусмысленные слова, ученые отсылки – или, как в нашем примере, ассоциации почти психоаналитические.

В этом смысле хороший перевод всегда представляет собою критический вклад в понимание переведенного произведения. Перевод всегда нацелен на некий определенный способ прочтения произведения, как и критика в собственном смысле слова, поскольку, если переводчик провел переговоры, решив обратить внимание на определенные уровни текста, он тем самым автоматически сосредоточивает на них внимание читателя. И в этом смысле переводы одного и того же произведения дополняют друг друга, поскольку зачастую они позволяют нам увидеть оригинал с различных точек зрения [198].

Можно выдвинуть множество гипотез относительно одного и того же текста, и поэтому два перевода, взаимно дополняющие друг друга (или большее их число), не должны представлять нам два совершенно различных произведения. По сути дела, двое читателей, прочитав две версии одного и того же текста, могут долго сопоставлять их между собой, говоря об оригинальном тексте (которого они не знают) и испытывая такое впечатление, будто они беседуют об одном и том же предмете с двух разных точек зрения [199].

Знаменитая терцина из «Божественной комедии» Данте {♦ 152}(«Ад», I. 103–105), в которой говорится о мифическом Борзом Псе ( Veltro ), гласит:

Все знают, сколько чернил было пролито из-за последнего стиха этой терцины. Если под словом feltro понимать «войлок», т. е. грубую валяную шерсть и одежду из нее, тогда Данте хочет сказать, что Борзой Пес родится в бедной семье; если же это слово дважды написать с заглавной буквы, тогда получится, что Борзой Пес должен будет прийти из края, лежащего между Фельтре (область Вёнето) и Монтефельтро. Наконец, есть и такие, кто, подобно мне, по глубоко личным причинам разделяет гипотезу о том, что Борзой Пес – это Угуччоне делла Фаджола и что речь идет (по словам Альбертино Муссато) о Фаджоле в графстве Римини, а не о тосканской Фаджоле Кастельдечи. В таком случае все встает на свои места: Фаджола находится рядом с деревней Монте Чериньоне, прямо на границе между старым и новым Монтефельтро (между двумя Фельтро).

Невозможно переводить Данте ни на один язык, не приняв предварительно интерпретирующего решения относительно итальянского текста. Дороти Сэйерс {♦ 153}в примечании к своему переводу указывает, что слово feltro необязательно понимать в смысле географическом, и в этом случае самый простой вариант перевода будет таким: In cloth of frieze his people shall be found («В одежде из грубого войлока будет ходить его народ»), где слово frieze означает «coarse cloth» («грубая одежда»), «felt» («войлок»), «robe of poverty» («одеяние бедности»). Однако она ограничивается тем, что предлагает это толкование в примечании. Перевод же ее гласит: His birthplace between Feltro and Feltro found («Место его рождения находится между Фельтро и Фельтро»). Впрочем, в этом Сэйерс следует классическому переводу Лонгфелло: Twixt Feltro and Feltro shall his nation be («Меж Фельтро и Фельтро будет его народ»).

Жаклин Риссе в примечаниях к своему французскому переводу предупреждает, что мы имеем дело с загадкой, и предлагает такую альтернативу: «entre feutre et feutre (…) done, dans l’humilité» («между войлоком и войлоком (…), то есть в бедности») или «entre Feltre et Montefeltro» («между Фельтре и Монтефельтро»). Но в переводе она предпочитает вариант et sa nation sera entre feltre et feltre («и его народ будет между фельтре и фельтре»), а такое решение для французского читателя исключает одно из двух возможных прочтений, как происходит и с английским переводом. Интересно, что в переводе Клода Перрю сделан противоположный выбор: et il naîtra entre un feutre et feutre («и он родится между войлоком и войлоком»). Но результат не меняется: переводчик избрал лишь одно из возможных прочтений.

Столкнувшись с объективной необходимостью воспроизвести на другом языке двусмысленность текста Данте, переводчики сделали тот или иной выбор, и вполне очевидно, что ответственность за него несут они. Но выбор варианта перевода они совершили лишь после того, как попытались дать интерпретацию оригинального текста, решив затем устранить загадочную двусмысленность. Интерпретация предшествовала переводу. Как говорил Гадамер (Гадамер 1988, с. 451), перевод всегда предполагает герменевтический разговор.

Однако здесь обнаруживается предмет для размышлений, отсылающих нас к вопросам, обсуждавшимся в главе 7. Вернемся к переводу Риссе. Современного французского читателя этот перевод, конечно, побуждает предпочесть скорее Feltre («Фельтре»), нежели feutre («войлок»). И все же, если обратиться к историческому словарю французского языка, можно увидеть, что нынешнее слово feutre возникло в XII в. из более старинных форм: feltre или fieltre. Так что загадка могла бы остаться в силе, поскольку французскому читателю (по крайней мере, образованному) предлагается возможность двойного прочтения. Почему же Риссе не подчеркнула такую возможность? Как мне кажется, по очень простой причине: достаточно перечитать заново слова переводчицы о ее намерении избегать воспроизведения архаизмов, процитированные мною в главе 7. Дабы двусмысленность оставалась в силе, необходимо, чтобы весь контекст в целом «приучал», приглашал читателя обращать внимание на многие другие архаизмы, а именно этого Риссе в своем переводе намеренно избегала. Вот почему это совпадение, на редкость удачное, не может играть никакой роли в рамках перевода, который по определению является модернизирующим.