Андрей Михайлов - Французский «рыцарский роман»

Далее следует финальный эпизод, который должен был особенно нравиться средневековому читателю. Сеньор завладевает шкатулкой и велит приготовить из сердца героя изысканное жаркое. За пышным обедом даме подносят это страшное блюдо. Она не знает, чего отведала, и хвалит угощение:

Дальнейший разговор сеньора и его жены (ст. 8029—8089), возможно, покажется современному читателю несколько мелодраматичным, как, впрочем, и вся ситуация. Но сцена эта несомненно Жакмесу удалась. И сеньор Файеля, и его жена внешне говорят спокойно, с какой-то затаенной печалью, но чувствуется, какого это стоит им внутреннего напряжения. Слова дамы о том, что отныне она не притронется ни к какому иному блюду, не могли не трогать сердца. Кратко, но сильно описаны переживания вдовца. Он грустит из-за смерти жены, на которую сам ее обрек, он боится гнева окружающих и отправляется за море, где находит смерть в одной из стычек с неверными.

Общий тон книги пессимистичен. Его не разряжают ни помпезные описания рыцарских турниров, ни трогательный рассказ о чистой и искренней любви. Пессимистичны концепция жизни и концепция любовных отношений. Истинные любовники обречены на страдание:

Последнее замечание поэта знаменательно: на смену сладкой боли неразделенной любви трубадуров и просветленности любовных отношений героев куртуазного романа «времени Кретьена» (за исключением, конечно, совсем иной концепции любви в легенде о Тристане и Изольде) пришел более трезвый и скептический взгляд на любовь, которая существует не в абстрактных далях сказочной феерии, а в реальном и сумрачном мире, своей антигуманностью обрекающем любящих на страдания (характерно, что вопрос о законности или греховности любви героев нашего романа практически в книге не ставится), а их окружающих толкающем на гнусные и страшные поступки. Судя по «Роману о кастеляне из Куси», куртуазный мир существенным образом изменился.

Мы уже упоминали, что мотив съеденного сердца любовника стал сюжетом также одного лэ, созданного в середине XIII в. Это «Лэ об Иньоресе», в котором рассказывается, как один молодой рыцарь вел довольно рассеянную жизнь, имея сразу двенадцать любовниц, и каждая думала, что лишь она — предмет обожания кавалера. Когда же случайно Правда выплывает наружу, двенадцать разгневанных красавиц требуют, чтобы юноша остановил свой выбор на одной из них. Но тут на сцене появляются мужья этих двенадцати дам. Они убивают развратника и на пиру преподносят своим неверным женам жаркое из сердца и гениталий их возлюбленного. Начатая несколько в духе фаблио, повесть заканчивается трагически: как и героиня «Романа о кастеляне из Куси», дамы решают больше не притрагиваться к пище и погибают.

Мы остановились кратко на этой примечательной стихотворной повести не только потому, что она сюжетно связана с романом Жакмеса, и не потому, что ее можно отнести к «трагическому» направлению куртуазного романа. Не менее важно поставить вопрос о жанровой принадлежности целого ряда произведений эпохи, которые отличаются от романа прежде всего своим размером. Краткое стихотворное повествовательное произведение сатирического плана обычно причисляют к фаблио. Любовноавантюрного — к лэ. В научной литературе уже не раз делались попытки дать определение жанра лэ, столь близкого к куртуазному роману (Гастон Парис считал многие «авантюрные» рыцарские романы развернутыми лэ). Жан Фраппье[164] относил лэ к повествованиям о необычайном приключении героя, не обязательно связанном с его контактом со сверхъестественными силами, но безусловно приключении исключительном. Заметим, что теми же чертами отмечен и рыцарский роман «кретьеновского» типа. Ж.-Ш. Пайен[165] дает более расширительное определение жанра. Он подчеркивает в нем не столько «авантюрность» и «фееричность», сколько собранность повествования, отсутствие в нем описательности, больших диалогов и монологов и т. д. К этому следует добавить, что лэ эволюционировали, как и развивавшийся параллельно им куртуазный роман. Если в ранних лэ, например у Марии Французской, немало фольклорных мотивов, немало бретонской фантастики (одно из излюбленных сюжетных положений лэ — связь героя с феей; но это мы найдем и в романе, например, в «Прекрасном Незнакомце» Рено де Божё[166]), то позже реальные конфликты занимают в лэ ведущее место.

Отличие романа от лэ, думается, не в размере произведения. В лэ постоянно на первом плане (а точнее, единственно в фокусе повествования) остро конфликтные взаимоотношения двух любовников. Это может быть, как в «Лэ о тени» Жана Ренара, просто рассказ о том, как юноша, впадая в отчаяние из-за неуступчивости своей возлюбленной, тем самым добивается ее любви. Но большее число лэ посвящено таким ситуациям, которые не могут разрешиться счастливо. Во времена Кретьена де Труа лэ по своему духу противостояли роману, они были повестями о несчастливой, подчас трагической любви (и этим они сближались с «Романом о Тристане»; недаром одно из лэ Марии Французской — «Жимолость» — излагало историю прославленных любовников). Обилие в них феерического элемента, напротив, сближало их с романом кретьеновского типа.

Спустя столетие лэ лишились своей фантастики, но концепция невозможности счастливой любви сохранилась. И теперь лэ остались параллелью роману. Т. е. в какой-то мере мы возвращаемся к определению Гастона Париса, исключив из этого определения генетическую векторность: ни куртуазный роман не был развернутым лэ, ни лэ не было свернутым романом, это были параллельные жанры, более обширный (не по длине, конечно, а по охвату явлений действительности) или более сжатый. Последний в основном концентрировался вокруг напряженных, часто трагических взаимоотношений протагонистов. Эта сюжетная сконцентрированность объясняет, почему в лэ нет параллельно протекающих событий, нет длинных монологов, нет подробных описаний.

Интрига в лэ всегда однонаправлена, линейна. Вначале сюжет развивается слегка замедленно (к тому же действие в лэ начинается не с «начала», а как бы с середины: повествования открывается обычно ситуацией, сложившейся уже довольно давно), но достаточно скоро возникает напряжение, что стремительно приближает развязку.

Первые лэ разрабатывали «бретонские» сюжеты, в них доминировали фантастические мотивы, среди которых, как мы уже говорили, не последнее место занимал мотив связи героя с феей. Причем истолковывалось это как подчинение протагониста системе внечеловеческих норм и запретов, нарушение которых (что было естественно для героя, для которого эти нормы и запреты были чем-то чуждым и навязанным) обрекало его на гибель, в лучшем случае создавало ситуацию «недостачи» (по терминологии В. Я. Проппа), ликвидировать которую герою было уже не суждено.