Борис Парамонов - Бедлам как Вифлеем. Беседы любителей русского слова

Тут я приведу один необычный и малопонятный простым людям текст Блока, из статьи его 1912 года на смерть Августа Стриндберга:

Явно обновляются пути человечества <���…> культура выпустила в эти «переходные» годы из своей лаборатории какой-то временный, так сказать, «пробный» тип человека, в котором в различных пропорциях смешано мужское и женское начало. Мы видим этот тип во всех областях нашей деятельности, может быть, чаще всего – в литературе; приходится сказать, что все литературное развитие XX века началось «при ближайшем участии» этого типа. От более или менее удачного воплощения его зависит наше колебание между величием и упадком. Культура как бы изготовила много «проб», сотни образцов – и ждет результата, когда можно будет сделать средний вывод, то есть создать нового человека, приспособленного для новой, изменившейся жизни <���…>

Ведь дело идет о новом «половом подборе», о гармоническом распределении мужественных и женственных начал, тех начал, которые до сих пор находятся в дисгармонии и кладут препятствие освобождению человека!

<���…> Мы видим, сверх того, работу природы и культуры, которые стремятся к обновлению обоих вырожденных типов, пытаясь облагородить мужское – женственным и женское – мужественным; большинство сочетаний дает, разумеется, средний, ничего не обещающий тип, тип людей «невоплощенных», неврастеников, с сильной патологической окраской; меньшинство сочетаний дает, напротив, обещания «нового человека». Среди этих единиц, и, может быть, впереди их всех, стоит Стриндберг как тип мужчины, «мужа», приспособленного для предстоящей жизни, которая рисуется (уже, кажется, всем теперь) исполненной всё более интенсивной борьбы не только государств друг с другом, но особенно общества и личности с государством.

Август Стриндберг – писатель нынче сильно забытый (конечно, в Швеции о нем помнят, он там классик – единственный из шведских писателей, в свое время завоевавший мировую славу). Тема Стриндберга, сплошь его окрашивающая, – мизогиния, женоненавистничество. Тема вражды мужчины и женщины берется им как метафизическая, тогда как на индивидуальной глубине она у него стопроцентно психологическая. Полагаю, что Стриндберг был латентным гомосексуалистом, но технически он был бисексуален: несколько раз был женат, у него были дети. Со всеми женами он скандально расходился и об этом во всех подробностях писал. В сущности, это был сюжет комический, но этого тогда не понимали. Позднее к какому-то юбилею Стриндберга Томас Манн написал о нем, взяв его в тонах, как он сказал, «адского комизма».

И. Т. : Но вообще проблема к тому времени – начала двадцатого века – начала осознаваться. Тогда появилась нашумевшая книга Отто Вейнингера «Пол и характер» с центральной мыслью о бисексуальности человеческой природы.

Б. П. : Но Вейнингер опять-таки эту тему, если можно так сказать, метафизически замаскировал. Женщина, мол, это первородный грех, истина в том, чтобы отказаться от пола и деторождения, ибо наш мир не стоит сожалений, если он кончится в результате отказа людей от половых сношений. Тут же написал о евреях, что у них женственная природа, а он, сам еврей, бабой быть не хочет: принял христианство, обручился с невестой-христианкой, а накануне свадьбы покончил жизнь самоубийством. И если б вещи назывались своими именами и не было бы этой ханжеской викторианской моральной цензуры, то Отто Вейнингер не кончил бы самоубийством в двадцать три года.

И. Т. : Борис Михайлович, я не понимаю: вы за то, чтобы эту тематику метафизически возгонять или просветительски, с помощью доктора Фрейда, растолковывать?

Б. П. : В том и трудность, в том и закавыка. Нужно понимать и то и другое, оба измерения проблемы брать. Тогда мы и в Блоке разберемся, вообще в Серебряном веке, тематика которого в значительнейшей части строилась вокруг темы секса, эроса, как тогда говорили. Да, Отто Вейнингер остался б жив, но книги «Пол и характер» не было бы. Вопрос можно ведь и так поставить: что важнее, что, лучше сказать, ценнее – человеческое благополучие или высокая культура?

Читаю недавно в «Нью-Йорк Таймс» статью, как в Австралии некто Норри Мэй-Уэлби, родившийся мальчиком, но всегда ощущавший себя девочкой, сделал транссексуальную операцию, однако и женщиной себя в официальных документах называть не желает. Подал в суд и выиграл дело: теперь в графе «пол» можно ставить «неопределенный», nonspecific. Вот как прикажете к этому относиться? Что предпочесть – этот балаган или трагедию Вейнингера и Блока, давшую такие выдающиеся культурные результаты?

И. Т. : Борис Михайлович, не удаляемся ли мы от целостной проблемы Блока, уходя в такие судебно-психологические подробности?

Б. П. : Нет и еще раз нет! Это основная тема Блока, и называется она у него «культура и цивилизация». Об этом он в 1919 году доклад прочитал под названием «Крушение гуманизма». Так что эта тема отнюдь не Шпенглером открыта, Бердяев в статье о Шпенглере писал, что это, в сущности, русская тема, она впервые поставлена славянофилами. Они были не против западной культуры, а против западной цивилизации, ощутили этот переход. В десятых годах М. Гершензон написал книгу о славянофиле Киреевском, и ее несомненно знал Блок, он в этом докладе дает раскавыченные цитаты из Киреевского, когда он говорит о необходимости целостного сознания, а не рационалистического распадения познавательных способностей, попросту говоря специализации. Цивилизация ненавистна Блоку не меньше, чем, скажем, Константину Леонтьеву: ненавистен рациональный уклон сознания, технический прогресс, буржуазный гедонизм, индивидуализм и вообще гуманизм. Вот от этого австралийского Шемякина суда он бы взвился от негодования, это для Блока чистой воды цивилизация. Он говорит в том докладе: «Пытаясь обогатить мир, цивилизация его загрязняет». Он даже Флоренцию не захотел полюбить оттого, что там ходит теперь трамвай.

И. Т. : «Умри, Флоренция, Иуда!»

Б. П. : Она же «ирис нежный», а ирис с трамваем несовместимы. Культура у Блока, в отличие от цивилизации, не рациональна, а стихийна. У него есть статья под названием «Культура и стихия», он их, в сущности, отождествляет. Сознание и все мироощущение Блока в высшей степени антибуржуазны.

И. Т. : А в каком смысле антибуржуазны – в смысле Маркса или, скажем, Флобера? Аптекарь Омэ из «Мадам Бовари» – вечный образ такой буржуазности.

Б. П. : Конечно, без Флобера здесь не обойтись, но Блок более сложный случай, нежели Флобер. Блок – русский, а русский писатель, даже поэт не может уйти в чистый эстетизм, как Флобер. У Блока, при всем его первоначально туманном символизме, сохранялось и со временем приумножилось исконное русское народничество: ощущение долга народу, вины перед народом. Его антибуржуазность была не только эстетической установкой, но еще и вот этим народничеством. Но традиционное народничество, с его проектом русского крестьянского социализма, вырастающим из сельской общины, тут тоже ни при чем, Блок по-другому народ видел и ощущал. Народ для него, крестьянство – это не «аграрный вопрос», а нечто другое – некая мистическая реальность. Блок однажды написал: народ не бывает пошл. Но цивилизация делает его пошлым, так сказать, превращает мужика Марея в гражданина из Зощенко.