Борис Парамонов - Бедлам как Вифлеем. Беседы любителей русского слова

В этих статьях по существу дан краткий конспект всей философии Соловьева, Соловьев in nuce. Речь идет об идеальном образе бытия, о Софии той же в конце концов, – как они даны в повседневном человеческом опыте. Любой человек знает эти просветы в вечность – таков он в состоянии любви. Но любовь не просто идеализация любимого человека, усмотрение его в истине и красоте, – это естественный путь к высшим образам бытия, в любви происходит одухотворение в красоте самого мира. И таким образом любовь становится образом Всеединства, путем ко Всеединству, в ней открывается мир как истина, добро и красота.

Истина как живая сила, овладевающая внутренним существом человека и действительно выводящая его из ложного самоутверждения, называется любовью. <���…> Любовь – начало видимого восстановления образа Божия в материальном мире, начало воплощения истинной идеальной человечности. Но этот духовно-физический процесс восстановления образа Божия в материальном человечестве не может совершиться сам собою, помимо нас.

Сила любви в индивидуальном существовании оказывается кратким экстазом, чем-то преходящем, воспринимается как пустоцвет, скоропреходящая иллюзия. Как сохранить любовь в качестве истинного образа бытия? Она не должна быть индивидуальным переживанием или экстазом любящей пары, «эгоизмом вдвоем», как говорит Соловьев. Спасение истинного образа индивидуальности и мира возможно только через жертву эгоизмом. Любовь не может быть эгоизмом вдвоем: она может спасти мир, дать ему последнюю чаемую форму, то есть у любви поистине вселенская задача: спасение мира, в пределе – окончательная победа над царством смерти как законом неподлинного мира. Преодоление материи, победа над смертью – уже не в порядке психологической идеализации, а как реальное совместное дело всего человечества. Вот окончательная формула Соловьева:

Чтобы наполниться абсолютным содержанием (которое на религиозном языке называется вечной жизнью или царствием Божиим), сама человеческая форма должна быть восстановлена в своей целости. В эмпирической действительности человека как такового вовсе нет – он существует лишь в определенной односторонности и ограниченности, как мужская или женская индивидуальность <���…> Но истинный человек в полноте своей идеальной личности, очевидно, не может быть только мужчиной или только женщиной, а должен быть высшим единством обоих. Осуществить это единство или создать истинного человека как свободное единство мужского и женского начала, сохраняющих свою формальную обособленность, но преодолевших свою существенную рознь и распадение, это и есть собственная ближайшая задача любви.

Вот максимальная задача, вот максимум философии Соловьева, предельное ее задание. Целостный человек не может быть мужчиной или женщиной, само слово «пол» в русском языке указывает на неполноту этих ликов бытия. Пребывание в половой разделенности есть пребывание на путях смерти, говорит в одном месте Соловьев. И этот целостный человек должен окончательно покорить природу, подчиненную закону смерти. Здесь у Соловьева несомненная инспирация Федорова, федоровского утопизма, порывание уже не к идеальным ликам Всеединства, а к прямо материальной победе над смертью. Понятно, почему это так нравилось Бердяеву – эта работа Соловьева, «Смысл любви»: все тот же андрогинизм и предельная программа победы над бытием. Максимальный утопизм этой ветви русского философствования.

Нам осталось сказать немногое о Соловьеве – только кратко коснуться последнего его и очень в свое время нашумевшего сочинения «Три разговора с Краткой повестью об антихристе».

Собственно, самое важное в этом обширном сочинении дано в первой же его фразе:

Есть ли зло естественный недостаток, несовершенство, само с собой исчезающее с ростом добра, или оно есть действительная сила, посредством соблазнов владеющая нашим миром, так что для успешной борьбы с нею нужно иметь точку опоры в ином порядке бытия?

Это очень важно для Соловьева, здесь он ставит под знак вопроса всё содержание своей философии, свой историософский оптимизм, трактовавший космическое бытие, равно и человеческую историю как путь к обретению полноты Всеединства, обретение миром и человеком идеального, «софийного» образа, каковым мир пребывает в Боге и будет восстановлен на путях развития человечества. Это отмечали все критики софиологической школы, пошедшей от Соловьева: в этой схеме нет по существу свободы, в мире не создается ничего нового, он просто обретает свой предвечный образ. В связи с этим критики отмечали нечувствие Соловьевым проблемы зла: для него зло – всего лишь нехватка добра, некая пустота в картине мира, а не самостоятельная субстанциальная сила. Самое большое сочинение Соловьева – нравственная философия разработана в книге, называющейся «Оправдание добра»: оправдание, то есть торжество, триумфальное шествие добра. И вот задаваясь теперь этим вопросом о зле, Соловьев ставит многозначительный вопросительный знак: не есть ли зло самостоятельная сила бытия? И отвечает на него положительно – демонстрируя зло как истинный путь человеческой истории, в которой не торжествует добро, не стяжается Царство Небесное. История кончается эсхатологическим провалом, примирение начал происходит за гранью земного бытия.

Прав был Лосев, написавший: «В течение всей своей жизни Вл. Соловьев только и знал, что наблюдал концы».

И. Т. : Борис Михайлович, а ведь в этих соловьевских разговорах затрагиваются темы, страшно актуальные для наших дней. Надо бы как-то их упомянуть.

Б. П. : Да, тут сказалось пророческое начало в Соловьеве. Один из кошмаров, владевших им, – отнюдь не черти, а то, что тогда называлось желтой опасностью. Каковая в русском случае реализовалась четыре года спустя после смерти Соловьева: японская война и поражение в ней России. Но он глядел дальше, говорил, что эта опасность – давление Востока на Европу, на весь христианский мир, конечное его завоевание Японией и Китаем. И еще одна подробность леденящая: он пишет, что завоевание христианского мира с Востока облегчится тем, что Европа, христианский мир будет ослаблен войной с исламом. Но, надо уточнить, тогдашним исламом была для Соловьева Оттоманская империя, с которой в его время никак не могла сладить Европа.

И. Т. : А ведь у Соловьева было еще одно пророчество: экологическое беспокойство.

Б. П. : Да, он много говорил и писал о том, что овраги сжирают землю. Об этом и Чехов писал, доктор Астров у него призывает заниматься лесонасаждениями. Кстати, о Чехове в связи с Владимиром Соловьевым, одна подробность, которой жалко пренебречь. В записных книжках Чехова есть такая запись: философ Соловьев всегда носит при себе чернильный орешек, полагая это радикальным средством от геморроя.