Дэниел Эверетт - Как начинался язык. История величайшего изобретения

Интенциональность — это свойство ментальной направленности на что-либо, требующее ментальной операции или «установки» направленности внимания на что-либо. Интенциональность — свойство разума всех животных. Иконические знаки, рисунки, булыжники, похожие на лица, кости, похожие на пенис, и т. п. — все указывает на интенциональность репрезентации значений, поскольку они интерпретируются (а часто и создаются) так, чтобы выглядеть, звучать, ощущаться как предметы, репрезентацией которых являются. Такие иконические знаки, как макапансгатская галька, эрфудский манупорт [53]или Венера из Берехат-Рама, показывают самые первые шаги от неинтенциональных индексов к интенциональному созданию знаков. Предмет рассматривается через физическое сходство. Иконический знак «связан» с чем-либо, даже если создан ненамеренно. Даже неиконическое изобразительное искусство вроде геометрической резьбы на раковинах с острова Ява (с. 138) показывает соединение интенциональности и репрезентации, являющееся непременным атрибутом человеческих языков. Когда интенциональность встречается с репрезентацией иконических знаков, люди уже могут, по крайней мере, принципиально, начать общаться более эффективно. В конце концов, современные эмодзи [54]тоже могут использоваться как своеобразный иконический язык. Однако эмодзи зависимы от современных грамматик, из которых они и возникли, ввиду сложности их интерпретации и организации.

Следующий шаг — это важнейший из всех знаков в языке: символ. Одновременно интенциональный и условный, символ является куда большим шагом в направлении современного языка, чем индексы или иконические знаки (хотя и те и другие есть во всех языках). Хотя символы часто представляют как слова, они также могут быть и целыми предложениями. Из-за того, что эволюционная прогрессия развивается постепенно и распространяется на всех представителей рода Homo , никто не проснулся однажды утром и не заговорил на современном, сложном языке, так же как ни одна обезьяна не проснулась человеком. Полагаю, никто также не обзавелся в одночасье способностью к построению рекурсивных грамматических конструкций у себя в голове, просто подбирая слова для осуществления такой операции.

Однако иконические знаки могут формировать в языке нечто большее, чем образы или звукоподражание. Есть области, где иконическая репрезентация звуков является безусловным, культурно значимым компонентом человеческих языков. Это говорит о том, что иконические знаки играли определенную роль в процессе перехода к символам, а это имело решающее значение для изобретения языка. Вот пример из языка пираха, на котором говорят представители изолированного народа, проживающего в бразильском штате Амазонас. В нем существуют различия в речи мужчин и женщин.

Речь женщин-пираха в целом более «гортанная». Так происходит из-за двух культурно-мотивированных аспектов использования речевого аппарата носителями пираха. Во-первых, в сравнении с речью мужчин бóльшая часть женских звуков артикулируется ближе к заднему отделу ротовой полости. Там, где мужчина может произвести звук /n/, поместив язык непосредственно за верхними зубами, в женском варианте /n/ язык будет расположен дальше, около альвеолярного отростка нёба (его легко обнаружить, проведя языком от верхних зубов к своду неба).

Кроме того, у женщин-пираха на один звук меньше, чем у мужчин. У мужчин-пираха есть согласные /p/, /t/, /h/, /s/, /b/, /g/ и /Ɂ/ (гортанная смычка), тогда как женщины используют /h/ вместо /s/. Для мужчин слово, обозначающее муку из тапиоки, — Ɂágaísi, а для женщин — Ɂágaíhi. Использование разной артикуляции, а также различное число фонем являются способами иконической репрезентации социального статуса и пола говорящего, осуществляемой посредством звуков. Майкл Силверстейн, антрополог из Чикагского университета, провел обширные исследования подобных языковых феноменов. Он называет их индексальными маркерами социальных отношений.

При использовании звуков индексалы являются частью более крупного феномена, известного как звуковой символизм , который также изучается довольно давно. Например, в Институте им. Макса Планка в Неймегене, Нидерланды, есть отдельный исследовательский центр.

Значение звукового символизма для эволюции языка, индексалов, различия в речи мужчин и женщин пираха и подобные вещи обнаруживаются, по крайней мере, на двух этапах этой эволюции. Первый этап — имитация звуков. Эта имитация может создавать слова. Второй — использование звуковых символов — может обеспечивать культурные связи и понимание природы. Проводя исследования среди банава, я сделал запись того, как двое мужчин имитировали (то есть использовали звуковой символизм) звуки животных, на которых охотились. Несколько недель спустя я дал прослушать эту запись пираха, которые тоже являются охотниками-собирателями, но с банава никак не связаны. Прослушав запись, они сказали: «Банава знают джунгли. Они правильно делают». Такой звуковой символизм можно культивировать (также как понимание индексов животных и других компонентов экологической ниши, занимаемой определенной группой). Воспроизведения звукового символизма банава было для пираха достаточно, чтобы они поняли: банава больше похожи на них, чем американцы (от которых они точной имитации звуков животных не слышали).

Однако, согласно теории Пирса, индексов, иконических знаков и символов все еще недостаточно для возникновения языка. Для этого нужен еще один элемент, который Пирс назвал «интерпретантом» и который, в сущности, и позволяет использовать знак так, чтобы понимать, с каким объектом он связан. Работоспособность интерпретантов зависит от определенных аспектов знака. Например, возьмем слово «eye» («глаз»). На письме слово-символ состоит из двух элементов — букв «е» и «у», которые могут использоваться по отдельности, но здесь составляют английское слово, обозначающее внешний орган зрения. Слова на письме подчиняются культурным условностям в части формы и последовательности букв, — здесь «e», «y», «e», из которых они составлены. По этой причине, если повернуть/e/, получив ее зеркальное отражение /ә/, то интерпретант буквы, а в итоге и всего слова, в которое она входит, теряется. Но если написать малюсенькую /e/ или трехметровую /e/, то интерпретант сохраняется. Таким образом, размер не является частью интерпретанта слова «eye», а пространственная ориентация букв — является. То есть символ сам по себе разделяется на значимые части, порождающие интерпретант [55]. Пирс и тут был прав.

Конечно, эволюция языка также связана с биологией, а не только с семиотикой и культурой. Именно на биологии человека основываются его языковые способности. Признавая этот очевидный факт, для некоторых, вероятно, удивительным и противоречащим здравому смыслу станет следующее открытие: в теле нет ничего, специально предназначенного для языка. Ни одного органа. И в мозге ничего нет. И во рту тоже нет (кроме положения языка). Но это как раз неудивительно. Эволюция всегда стремится использовать либо уже существующее, либо работать на основе того, что есть под рукой, а не создавать принципиально новое. Наши чудесные человеческие голоса основаны на наборе анатомических частей, которые нужны нам для других целей. Это говорит о том, что язык — не биологический объект, а семиотический. Его происхождение основано не на каком-то гене, а на культуре.