Дэниел Эверетт - Как начинался язык. История величайшего изобретения

Приветствия в языке пираха:

Ti soxóá.«Я уже».

Xigíai. Soxóá.«Хорошо. Уже».

Или такой разговор:

Ti gí poogáíhiai baagábogi. «Я даю тебе банан».

Xigíai. «Хорошо».

Еще один разговор, цель которого — сообщить, что вы уходите. В английском люди говорят что-нибудь вроде: «I am leaving now, goodbye» («Я ухожу. До свидания!»).

Ti soxóá.«Я уже».

Gíxai soxóá.«Ты уже».

Soxóá.«Уже».

В пираха нет слов «спасибо», «до свидания», «здравствуйте» и подобных. Лингвисты называют их «фатическими» языковыми единицами. В пираха большая часть значения определяется контекстом, например в очевидных ситуациях приветствия или прощания. Они не видят необходимости говорить «спасибо» отчасти потому, что подарок связывается с ожиданием ответного действия. Если я даю вам банан сегодня, то вы должны будете что-то дать мне, например рыбу, когда у вас будет возможность. Это не озвучивается. Такие вещи культурно обусловлены. Так что «дарение» на самом деле — обмен. Если намерением говорящего является подарок в том смысле, который вкладывают в него англоговорящие, то есть ответное действие не ожидается, я бы сказал:

Добавление слова hoagá— «против ожиданий» — придает всему предложению такое значение: «Вопреки тому, что мы обычно делаем, я даю это тебе просто так». Возможно, звучит слишком многословно. Но это происходит потому, что общение среди пираха строится на допущениях, которые довольно сильно отличаются от того, что принято в большинстве европейских культур. Во всяком случае, в ходе исторического развития языка пираха не возникло необходимости вырабатывать слова и выражения для целей такого обмена — дарения без ожидания ответных действий.

Когда Homo erectus только начал общаться устно, у него было еще меньше потребности в том, чтобы выработать язык, способный выражать все что угодно. Все-таки язык должен был появиться в сообществе, сложность которого нарастала постепенно, и у его членов была возможность общаться с помощью языка тела, жестов, вероятно каких-то восклицаний, может быть рисунков, выполняемых палкой на земле, когда они готовились к охоте. Но предположим, что какое-то местное сообщество эректусов обзавелось некоторыми основными символами. Вряд ли стоит ожидать, что изобретатели одного символа попытались бы вложить в него все значения на свете. В действительности не стоит этого ожидать и от набора символов — вне зависимости от их числа в наборе. В контексте и нашей памяти содержится слишком много информации, которую мы используем для того, чтобы интерпретировать подразумеваемое, но вслух не высказываемое. Часто мы даже не осознаем то, что знаем или чем пользуемся. Одними символами, даже при использовании жестов, интонации и языка тела, всего не выразить. Поэтому очевидно, что в процессе эволюции языка прямые и косвенные речевые акты, разговоры и истории в значительной мере опирались на кооперацию, имплицитную (невысказываемую) информацию, культуру и контекст. Язык всегда работал только так.

В процессе колониальной экспансии и географических открытий европейцы столкнулись с сообществами, которые очень сильно отличались от них. Для этноцентричных европейцев новые народы были весьма удивительны. Они совершенно иначе выглядели, обладали иным укладом жизни. Поэтому возник вопрос о том, является ли человеком всякий, кто выглядит как человек. Все ли обладают душой? Многие европейцы отвечали отрицательно. По крайней мере, они верили в неполноценность только что «открытых» людей и этим оправдывали их эксплуатацию, порабощение и колониализм вообще. Происходят ли они от Бога, как и мы? Может быть, некоторые разновидности людей превосходят другие? На основе этих вопросов возникли антропология и сравнительная лингвистика. Именно эти вопросы стали основой изучения языка с точки зрения культуры и биологии. Некоторые до сих пор задаются такими вопросами.

Выдающийся пример европейской мысли в сфере изучения культурных и лингвистических различий — сэр Уильям Джонс, служивший юрисконсультом в британском колониальном правлении в Индии в конце XVIII в. Однако Джонс не был обычным адвокатом. Прежде всего, он бы человеком радикальных политических взглядов; всячески поддерживал начинания своего друга и соавтора Бенджамина Франклина. Джонс также занимался изучением социального устройства индийского общества. Но более всего Джонс выделялся лингвистическим даром — по свидетельствам современников, он свободно владел 13 языками, а еще 28 знал на достаточно высоком уровне. Свои удивительные лингвистические способности он использовал не только для того, чтобы говорить на других языках. Он также хотел изучать эти языки с научной точки зрения. Что особенно важно для нашей работы, Джонс занимался поиском исторических связей между известными ему языками.

Занимаясь сбором данных из различных источников, он испытал один из главных «моментов истины» в истории мировой науки. Он заново открыл факт, замеченный более гоо лет до него немецким лингвистом Андреасом Йегером (1686) и служившим в Индии французским миссионером-иезуитом Гастоном-Лораном Керду (1767). Хотя работы Йегера и Керду не получили широкой известности среди современников, тот факт, что Джонс самостоятельно обнаружил то же явление, что и они, лишь подтверждает высокую значимость их открытий для исследований в области человеческой коммуникации. Догадка состояла в том, что санскрит, греческий, латынь, готский (язык германской группы) и кельтский восходят к одному предку. Это родственные языки. Их общий предок (а также многие другие родственные языки, которые были или будут открыты и вписаны в генеалогическое древо языков) получил название индоевропейский , или праиндоевропейский язык . С Джонса, Йегера и Керду началось изучение происхождения языка.

Почти через 100 лет был разработан важный инструмент для исследования происхождения языков. Это произошло в Веймаре, Германия. В 1850 г. немецкий филолог Август Шлейхер, которому тогда было 29 лет, опубликовал книгу, в которой утверждал, что человеческие языки следует изучать как биологические организмы, связанные друг с другом по родам, видам и сортам — так же, как мы сейчас понимаем взаимосвязи между различными представителями флоры и фауны. Шлейхер дал обоснование тому, что наилучшим способом представления эволюционных связей между языками являются древовидные схемы. Таким образом, он не только внес огромный вклад в изучение истории и эволюции языков, но также ввел понятие естественного отбора — за девять лет до того, как Дарвин опубликовал «Происхождение видов».