Михаил Голубков - Юрий Поляков: контекст, подтекст, интертекст и другие приключения текста. Ученые (И НЕ ОЧЕНЬ) записки одного семинара

Навсегда забудьте! Умоляю! В искусстве было все. Вы же не отказываетесь от понравившейся вам женщины только потому, что у нее до вас «было»? С вами-то будет по-другому, если вы настоящий мужчина. И в искусстве все будет по-другому, если вы настоящий художник. Ясно?». При всей язвительности проводимых Жарыниным параллелей между сферой искусства и любовными отношениями, ключевая мысль его небольшого, но страстного монолога должна быть понята вполне серьезно: это идея о том, что избегать опоры на традицию, боясь повтора, ни в коем случае не нужно. Настоящий художник, аккумулируя образцы прошлого, непременно создает новое, и потому опора на традицию всегда продуктивна для того, кто обладает подлинным талантом.

Сам текст романа «Гипсовый трубач» является лучшим тому доказательством. Это произведение имеет необычный жанровый облик: с одной стороны, это роман со всеми присущими ему жанровыми особенностями, с другой стороны, во внутренней организации произведения чрезвычайно значимым оказывается принцип сцепления новелл, своего рода вставных эпизодов, историй, которые нанизываются длинной вереницей в ходе повествования. Подобная жанровая специфика ориентирует на определенную историко-литературную традицию, идущую от «Декамерона» Боккаччио, «Новеллино» Мазуччо Гвардато или «Фацеций». Можно говорить и о жанровом родстве с произведением значительно более близким к XXI веку по времени создания: это «Голубая книга» М.М. Зощенко – текст весьма сложно организованный, сочетающий в себе признаки разных жанров (в том числе не только литературных, например, жанра симфонии). Конечно, о жанровых параллелях между «Гипсовым трубачом» и «Голубой книгой» можно говорить лишь с известной долей условности, поскольку произведение Зощенко не является романом, но, так или иначе, в обоих этих произведениях читатель встречается с рядом новелл, включенных в общую повествовательную канву. Имя Зощенко, кстати, упоминается на страницах «Гипсового трубача» и, как кажется, совсем не случайно.

Все эти жанровые традиции преломлены в романе весьма индивидуально, Ю.М. Поляковым создано произведение абсолютно уникальное, неповторимое по своему жанровому облику. Его своеобразие определяется не только сочетанием романного жанра с традициями новеллистики, но и с признаками такой специфической жанровой структуры, как «роман в романе». В данном случае это, правда, не собственно «роман в романе», а скорее «рассказ в романе» – ведь важным композиционным элементом текста является полностью воспроизведенный в нем рассказ Кокотова «Гипсовый трубач». Кроме того, это еще и «сценарий в романе» (точнее, «синопсис в романе»), поскольку внутри целого ряда глава романа (от 38-й до 111-й) приводятся фрагменты синопсиса, создаваемого Кокотовым для якобы планируемого фильма. Более того, весь текст «Гипсового трубача» пронизан фрагментами разных рассказов Кокотова, замыслы которых непроизвольно рождаются в его сознании, развиваются, начинают жить своей собственной жизнью, а потом, не будучи записанными на бумагу, забываются писателем. Как видно из приведенной (пусть и предельно сжатой) характеристики жанровой структуры романа, этот текст отличается сложным и по-настоящему оригинальным внутренним устройством.

Размышляя о теме творчества в романе «Гипсовый трубач», нельзя не затронуть еще один важный аспект. Текст «Гипсового трубача» позволяет не только выявить некую систему взглядов автора на искусство, но и дает возможность читателю взглянуть в творческую лабораторию писателя, понаблюдать за тем, как рождается произведение. О том, что сам автор уделяет этому аспекту своего романа особое значение, говорит и наличие статьи о создании этого текста – «Как я ваял «Гипсового трубача», которая является своеобразным послесловием к нему. Творческая саморефлексия автора находит в этой статье наиболее полное выражение, но осмысление процесса создания художественного текста, наблюдение над рождением, вызреванием и реализацией замысла рассредоточены на протяжении всей книги.

В статье же автор не только делится с читателем историей создания произведения, но и размышляет о принципах творческой работы, рассказывает о том, как пишется роман или повесть, а как, к примеру, создается сценарий.

Оказывается, «сценарий – как бы это точнее выразиться? – набалтывают. Да-да, набалтывают, наговаривают, наборматывают… Первый этап работы – это бесконечные разговоры обо всем на свете, не имеющие никакого отношения к сценарию. Это сооружение словесных химер, конструирование завиральных космогоний и разгадывание смыслов бытия… Не понимаю, как из этой говорильни, разнотемья, напоминающего ирландское рагу, сначала зыбко вырисовывается, а потом вполне зримые формы сценарий, ради которого, собственно, и сошлись заинтересованные стороны. Но он вырисовывается… И тогда мэтр, вздохнув, говорит: «Ну, теперь надо записывать…» […] Когда же текст наконец ложился на бумагу, головокружительное марево словопрений рассевалось, как табачный дым в комнате уснувших картежников, и мне становилось до слез обидно, что никто никогда не узнает, из какой восхитительной пены умнейших мыслей, тонких наблюдений, удивительных историй, острых шуток, рискованных каламбуров, отчаянных откровений рождаются скупые строчки сценария…».

Совсем иначе, нежели сценарий, пишется роман или повесть. О том, как постепенно складывался, формировался и видоизменялся замысел «Гипсового трубача», автор подробно рассказывает в своей статье. Но, конечно, и сам текст романа дает богатый материал для анализа, поскольку читатель имеет возможность понаблюдать за тем, как идет творческая работа Андрея Львовича Кокотова. На протяжении действия романа Кокотов ведь создает не только сценарий, он постоянно обдумывает замыслы разных рассказов. Они рождаются в сознании автора сами собой, он не изобретает, не придумывает их специально. Условием и поводом для рождения нового сюжета может стать какая-то случайная деталь, ничего не значащий, казалось бы, бытовой эпизод. Так, отыскивая в своей холостяцкой квартире дорожную сумку, Кокотов вдруг задумывается о том, что неплохо было бы написать рассказ о муже-вдовце: в его комнате висит фотография покойной жены, и выражение лица на снимке всё время меняется, в зависимости от поступков мужа. А однажды Кокотов расчесывался перед зеркалом в ванной и «вдруг ему в голову пришел странный сюжет»: о том, как «одинокий интересный мужчина, допустим, Альберт» однажды обнаруживает в зеркале вместо своего отражения «прекрасную незнакомку», которая «вела себя как самое настоящее отражение, то есть в точности повторяла все движения Альберта». Вспомним, что и окончание синопсиса «Гипсового трубача» Кокотов тоже не «придумывал» – оно просто приснилось Кокотову, и он, проснувшись, поспешил записать открывшееся.