Михаил Голубков - Юрий Поляков: контекст, подтекст, интертекст и другие приключения текста. Ученые (И НЕ ОЧЕНЬ) записки одного семинара

Итак, в романе «Любовь в эпоху перемен» в центре повествования по большей части находится точка зрения героя Гены Скорятина и повествователя. Трагическая история его жизни неотделима от глубинного кризисного состояния культуры и общественно-политической системы. История в романе – среда, в которой складываются судьбы героев и персонажей, они все задействованы в историческом процессе, влияют на него посредством сделанного выбора и своей приверженностью определенным идеям, но в то же время персонажи являются объектом жестокого эксперимента времени. Сюжет, построенный вокруг воспоминаний одного дня, реализуется как рефлексия Гены Скорятина о своей судьбе через десятилетия после случившегося. Эта рефлексия, по сути, вырастает из культурной травмы, где личность выпадает из сложившегося целого, находится в ситуации распада времён, безуспешно пытаясь преодолеть собственный внутренний надлом. В связи с данной проблемой видится актуальным высказывание М. Липовецкого о творчестве О. Мандельштама: «Хотя само событие исторической травмы – разлома между «позвонками» времени, того, что время срезает человека, «как монету», или приносит себе в жертву «темя жизни», – зафиксировано уже в стихотворения начала 1920-х <���…>» [32] Липовецкий М. Паралогии: Трансформации (пост)модернистского дискурса в русской литературе 1920–2000-х годов. М.: Новое литературное обозрение, 2008. С. 96. .

Исследователь приводит цитату Кэя Эриксона о культурной травме, и эти замечания видятся вполне справедливыми и в отношении изображаемых в романе Ю. Полякова судеб: «Под коллективной травмой… я понимаю удар, нанесенный по основным тканям социальной жизни, который нарушает связи, соединяющие людей, и поражает доминирующее чувство социальной общности. Коллективная травма прокладывает себе дорогу медленно и даже коварно, через сознание тех, кто перенес её, и потому лишена внезапности, обыкновенно ассоциируемого с «травмой».

<���…> Но «мы» более не существует ни как пара звеньев, ни как цепь элементов, включенных в большое коммуникативное тело» [33] Там же. С. 95. .

В романе автор размышляет и о природе времени, его губительной всепоглощающей сущности. Ложное восприятие времени оказывается источником искажений в морально-нравственных оценках главного героя, в частности в отношении измен и обмана собственной жены: «Странно, но именно «пять лет» примирили его со случившимся. В молодости пять лет кажутся необозримым, космическим сроком. <���…> Гена подумал: смешно ревновать, беситься, если это случилось целых пять лет назад, в прошлой жизни. Как же глупа молодость! Потом понимаешь: большинство людей живёт в прошлом, а в настоящем только едят, спят и сидят на унитазах. После Зои прошло двадцать пять лет, а он ничего не забыл. Ничего!» [Поляков; С.143]. В романе Ю. Полякова время безжалостно, оно не даёт второго шанса, создаёт иллюзии в настоящем, оборачивающиеся горьким разочарованием в будущем. В романе звучит мысль о враждебности времени человеку, которая кроется в его необратимости и быстротечности: «В старости не поспеваешь за торопливой новизной, которая кажется лавиной нелепостей и ошибок, и хочется чего-то давнего, знакомого, привычного» [Поляков; С.124].

Лейтмотив быстротечности времени жизни реализуется на протяжении всего романа, но особенно ярко он выражен в первой главе. Гена и Жора вспоминают, что 24 года назад умер их знакомый, Танкист, и собеседник главного героя приводит слова из популярной в 1960-е гг. песни: «Да, Гена, да! «Проходит жизнь, проходит жизнь, как ветерок по полю ржи…» [Поляков; С.15]. Если восстановить припев этой песни, он будет звучать так:

Содержание припева встраивается в идейную структуру романа, где констатируется неумолимый ход времени, и ускользающая любовь оставляет в душе героя лишь пустоту. Но эта пустота имеет не только корни личной драмы и несостоявшейся истинной любви героя, но она – отражение и онтологического характера природы времени и социально-исторических искажений. М. Голубков отмечает: «И здесь возникает еще один очень важный мотив «Любви в эпоху перемен»: это мотив онтологической пустоты. Мучительные возвращения в прошлое обнаруживают, что, в сущности, время Перестройки и последовавшее за ним не было «эпохой перемен», жить в которую так боятся китайцы; скорее, это было время тягчайших исторических деформаций, смысл которых сводился к насильственному разъятию времени; тектонических изменений национальной культуры, невероятным усилием вывихнувших советский мир из его коленного сустава» [35] Голубков М.М . Преодоление иллюзий, или Как нас обманывает история (размышление о романе Ю. Полякова Любовь в эпоху перемен) // Филологическая регионалистика. Научный и информационно-аналитический журнал. 2016. № 3. С. 10. .

Необратимость времени подчеркивается автором в главе № 3. Пессимистический взгляд автора на судьбу героя характеризует повествование еще в ранних главах, что отражает глубоко трагическое мировидение автора, пессимистический взгляд на судьбу героя: «Просто бывают дни сердечной отваги, когда жизнь подвластна желаниям, а судьба кажется пластилином, из которого можно вылепить все, что захочешь. В молодости такие дни не редкость, с возрастом их становится все меньше, а старость – это когда понимаешь: жизнь уже не может измениться, она может только закончиться» [Поляков; 40]. Очевидно, что эта фраза является отсылкой к финалу романа, имеющего кольцевую композицию (а начинается он с последнего дня жизни героя).

Метафизический пласт романа содержит и авторские воззрения на вечность. Рай, описанный автором, противопоставляется романному действию как всеобщее единение, бесконечная любовь, в которой слиты воедино дух и плоть. Это понимание вечности контрастирует с общественной разобщенностью и низменным эротизмом в романе, где мелькнувшей истинной любви нет места: «А вдруг после смерти окажется, что рай – это и есть бесконечный океанский пляж: на крупный белый песок мерно набегают легкие волны, настолько прозрачные, что можно сосчитать чешуйки на рыбьих спинках. На пляже, сколько хватает глаз, блаженствуют нагие, юные, прекрасные люди. Их много, тысячи, миллионы, миллиарды… Одни купаются, другие загорают, третьи, проголодавшись, уходят в ближнюю рощу, срывают с веток и едят невинные сочные плоды. А насытившись и воспылав, там же, под деревьями, прихотливо любят друг друга в траве, укромно скрывающейся над содрогающимися телами. И можно часами, днями, годами, веками идти берегом по щиколотку в теплой воде, смотреть по сторонам, узнавать знакомцев по земной жизни, разговаривать, смеяться, пить за встречу райское вино, терпкое, веселое, но не оставляющее тени похмелья. <���…> Наверное, в раю человек просыпается в лучшей своей поре, в расцвете, в плотской роскоши. Нет, нет, он получает такое тело, о каком грезил перед зеркалом, страдая от несовершенства. Но в таком случае, как узнать в сонме мечтательной наготы знакомых, близких, любимых, взаимно и безответно? А никого и не надо узнавать. Надо просто идти по безначальному и бесконечному лукоморью, радоваться солнцу, жизни и вечности…» [Поляков; С. 302].