Марина Королёва - Чисто по-русски

А вот с туркменами совсем другая история. В Туркмении живут туркмены. Так? Так. Зато на Украине, например, вы практически не встретите туркмен. А может быть, туркменов. И «туркменов», и «туркмен»: оба варианта признаны словарями.

Мы иногда слышим, как кто-то рассказывает о событии, свидетелем которого мы были сами, но рассказывает не то и не так: ничего подобного в действительности не было! Любит человек приврать, ну или чуть приукрасить, что ж тут поделать! Но когда рассказ затягивается, а немыслимых деталей становится всё больше и больше, то тут мы не выдерживаем и говорим что-то вроде: «Ну вот, пошел разводить турусы на колесах!».

«Турусы на колесах». Нести чепуху, говорить неправду, измышлять небылицы – вот что значит «разводить турусы на колесах». Кстати, не обязательно «разводить»: можно сказать «накручивать турусы на колесах», «наговорить турусов на колесах», «подпустить турусы» – какой вариант этого выражения ни возьми, смысл не меняется. «Небылицы, пустая болтовня» – вот они, «турусы на колесах». Осталось только выяснить, что это за таинственные «турусы», да еще и «на колесах».

Так вот, они нам достались от татаро-монгольского ига. Именно татаро-монголы активно применяли «турусы» – осадные башни из бревен, которые перекатывались на низких и толстых деревянных колесах. Их использовали наряду с метальными машинами, а также стенобитными орудиями во время осады городов. Но придумали их, кстати, еще римляне: их передвижные башни назывались turres ambulatorie .

В русских летописях турусы упоминаются часто. С турусов, которые подкатывались под самые стены города, в осажденных пускали стрелы, метали камни и снаряды. А рассказы обо всём этом передавались из уст в уста, дополнялись невероятными подробностями и потому воспринимались как выдумки. Само выражение «турусы на колесах», по всей видимости, образовалось соединением переносного употребления оборота «турусы на колесах» с глаголами на тему «болтать» – «разводить», «нести», «подпускать» и т. д. Так мы с давних пор и «разводим турусы на колесах».

В отделе тканей две женщины увлеченно выбирают материал на занавески. Продавцы, которые сначала пытались помочь, теперь разбежались по углам и стараются стать как можно незаметнее, потому что дело доходит до крика. Та из них, что явно постарше, настаивает на своем, та, что помладше, тоже не сдается: чего они хотят, кажется, и сами уже не понимают.

– Смотри, смотри, тюль-то какая красивая, – горячится старшая, – вот эту тюль и надо брать. А той тюлью, которая тебе нравится, только полы мыть!

Продавцов жаль, но ничего не поделаешь, работа у них такая. Мой интерес тут несколько иной: какого, собственно, рода слово «тюль»? И почему наши персонажи говорят «она – тюль»?

«Тюль» – это слово мужского рода. Такую помету рядом со словом ставят все словари – и орфоэпические, и толковые, и этимологические. Никаких других вариантов, собственно, и не предполагается. Можно понять, откуда взялась эта ошибка – считать слово «тюль» словом женского рода: «ткань» – она, «материя» – она. Однако дальше этот ряд продолжать, пожалуй, не стоит. Примем, что «тюль», несмотря на свою невесомость, как и «драп», – мужского рода.

Тюль – прозрачная сетчатая ткань особой выделки, используется для изготовления занавесок. Такое разъяснение дают словари. Оказывается, слово появилось в русском языке в начале XIX века. Прилагательное «тюлевый» можно найти у А. Пушкина в романе «Евгений Онегин» (тот самый «тюлевый чепец»). В словарях же «тюль» возник позже, только в середине того же века. Слово, конечно же, из французского, а французский tulle (тоже, кстати, мужского рода) был назван так по городу Тюль, который находится на юго-западе страны. Вот такая история с тюлем. История – в прямом смысле слова – с географией.

«Глубокоуважаемый вагоноуважатый! Вагоноуважаемый глубокоуважатый!» Да уж, с этими нашими русскими формами вежливости очень мудрено не запутаться. «Уважаемый», «многоуважаемый», «досточтимый», «высокочтимый»… И все эти слова следует употреблять строго по назначению, чтобы не заподозрили в невежестве, или, того хуже, подумают, что насмехаешься.

В общем, надо разбираться – сначала хотя бы со словом «уважаемый» и его производными: «многоуважаемый» и «глубокоуважаемый». Как лучше обращаться к адресату в официальном письме? Какое из трех слов следует выбрать, чтобы обращение было, с одной стороны, вежливым, с другой – не выглядело заискивающим? И достаточно ли уважительным выглядит обычное «уважаемый»?

Полагаться на одно лишь языковое чутье в этом случае не годится, здесь нам не помешает такое полезное пособие, как, например, Словарь русского речевого этикета В. Балакая. Как и можно было предположить, «уважаемый», «многоуважаемый» и «глубокоуважаемый» – это как три ступеньки: всё выше, выше, выше. Отличаются они друг от друга степенью вежливости. «Уважаемый Степан Степанович!» – так мы скажем и напишем в любом случае официально-вежливого обращения. С «уважаемым» вы никогда не ошибетесь, совсем без него нельзя, это будет похоже на приказ.

Однако если вам требуется, что называется, «повысить градус» вежливости, то смело делайте это при помощи «много-» и «глубоко-»: «многоуважаемый Степан Степанович…», «глубокоуважаемый Степан Степанович…». Да, и вот еще что: если вы со Степаном Степановичем на равных, достаточно «уважаемого», иначе ваше обращение будет походить на подхалимаж. Но если он выше вас по положению, если пользуется особым почетом, уважением, вообще важная персона, то можете не скупиться на «глубокоуважаемого» и «многоуважаемого». Одного «уважаемого» может и не хватить.

Двое дачников в пригородной электричке обсуждают свою нелегкую загородную жизнь. У одного – сарай покосился, у другого – ворота ночью сняли. В общем, одни хлопоты и расходы.

– А печку чем топите? – спрашивает один другого.

– Раньше дровами, а теперь у́глем, – отвечает тот.

Каждый, разумеется, сам вправе выбрать, чем ему отапливать дом. Но если уж выбрали уголь в качестве топлива, не грех выяснить, где в этом слове ударение. Вопрос непростой: передо мной несколько словарей, и я могу вместе с вами проследить, как менялся звуковой облик слова «уголь» в последнее тридцатилетие.

Дикторы старой школы рассказывают, как долго пришлось переучиваться: ведь они в свое время привыкли говорить, что «шахтеры добыли столько-то тонн у́гля» (их так учили). «Уголь, у́гля, у́глем…» – это было литературной нормой сто, семьдесят, пятьдесят, тридцать и даже двадцать лет назад. Хотя шахтеры, например, говорили о «добытом угле́». Но это долго считалось просторечием.