Дмитрий Померанцев - По странам и страницам: в мире говорящих книг. Обзор аудиокниг

В изображении автора герой – как взлетающий самолет – дел по горло, планов громадье, и вот только тяжелые недуги, заработанные в царских тюрьмах и на каторге, тянут к земле. Вскользь упомянута трагическая гибель любимого старшего брата Папулии, о котором в книге сказано немало теплых, хороших слов: по сути, Павел Константинович не просто поддерживал Серго, но содержал его материально, примерно как Тео Ван Гог – Винсента. Увы, грузинскому Тео его доброта и братское самопожертвование вышли боком: в 1937 году Павел (Папулия) Константинович Орджоникидзе был арестован и расстрелян.

Собственно, гибель брата и предрешила трагический финал самого Серго. Красильщиков не уточняет причину смерти наркома, всячески подчеркивая его нездоровье и тем как бы поддерживая официальную версию о сердечном приступе. Однако факт самоубийства в книге тоже не отрицается, а значит, автора нельзя упрекнуть в необъективности или, тем более, ангажированности. В рамках своей эпохи, в условиях реального, физически ощутимого идеологического давления он попытался остаться честным и непредвзятым. Достойная позиция.

«Звездный час» – это своеобразный гимн советской индустриализации, отчасти объясняющий (но отнюдь не оправдывающий) некоторые ее изъяны и перегибы, однако в целом поддерживающий, одобряющий и даже воспевающий оную. Одна из ключевых мыслей романа: если бы не это титаническое, стоившее стране огромных жертв усилие, если бы не мощный рывок по пути научно-технического прогресса, Вторая мировая война завершилась бы с совершенно иными результатами. Орджоникидзе, как нарком тяжелой промышленности, не мог, по мнению автора, этого не предвидеть. И потому и гнал, и давил, и работал на износ, не жалея ни себя, ни окружающих.

Лично меня порадовала встреча на страницах книги с земляком-стахановцем: «На Горьковском автомобильном заводе Александр Бусыгин отковал тысячу пятьдесят коленчатых валов при норме шестьсот семьдесят пять». Вот Серго рассказывает жене и дочери: «Бусыгин – земляк Максима Горького. Так же вкусно окает. В двадцать восемь лет почтенный отец семейства: жена, сын-школьник, как ты, доченька, еще сын-ползунок да племянник. Пришел на строительство автозавода из деревни – без копейки. Шли с напарником пешком двести верст. Плотничал, потом в кузнице смазчиком. Сядут рабочие перекурить – Бусыгин тут как тут: дозвольте попробовать на машине. Валяй! Пока они сидят, он и валяет на паровом молоте. Мастер увидел, поставил подручным. Как-то: “А ну, Шурка, подмени Силыча, а то у него вон после получки вертикаль с горизонталью не пересекаются”. Шурка – это Бусыгина так величали. Прикинул… Даже мастер удивился: сколько над этой ступицей бились, а Шурка ее с ходу обмозговал и укантентовал! Запомнились мне, чуть не до слез, слова Александра Харитоновича Бусыгина: “Замечательно, что при хорошей работе меньше устаешь, чем при плохой. Чем ровнее да спористее идет работа, тем крепче да здоровее себя чувствуешь. С песнями будем работать. Как начали мы по-новому работать, так вся жизнь иначе пошла. Гляжу на свою прошлую жизнь и не верю до сих пор, что все это на деле, а не в сказке. Когда попал первый раз в Москву, то сперва даже растерялся. В театрах побывал, и в Зоологическом саду, и на метро ездил. Ходил я по улицам, любовался на нашу Москву, а сам думаю: “Неужели это ты, Бусыгин, что в ветлужских лесах родился, что всю жизнь свою в деревне с хлеба на квас перебивался? Неужто это ты сам и есть Бусыгин – сидишь в Большом театре, начинаешь книжки читать?” Я ведь малограмотный. Книжек никогда не читал и только недавно, месяца два тому назад, первую книжку прочел – сказки Пушкина. Очень они мне понравились. Только, правду сказать, трудно мне дается чтение. А учиться очень хочется. Ни о чем я так много не мечтаю, как об учении. Очень мне хочется дальше пойти. Хочется быть не только кузнецом, но и знать, как молот построен, и самому научиться молоты строить. И знаю я: буду учиться, еще лучше буду работать”. Никогда, Зиночка, не забуду эти слова Александра Харитоновича Бусыгина. И еще, конечно, спрос нравственный. Чтобы руководить такими людьми, чтобы шагать впереди них, надо быть хотя бы вровень с ними душой. Гитлер не принимает их в расчет, а они сильнее Гитлера. Они выручат, вывезут…» И ведь выручили.

Примечательный факт: в 1922 году Ленин резко критиковал Орджоникидзе за политику русского (!) великодержавного шовинизма по отношению к национальным меньшинствам (однажды Серго в пылу спора поколотил земляка-националиста) и даже предложил исключить его из партии: «Известно, что обрусевшие инородцы всегда пересаливают по части истинно русского настроения». В смягченной форме – без язвительного ленинского комментария – этот эпизод в книге упомянут.

Широкими вдохновенными мазками создает автор большевистский иконостас накануне Великого Октября: Ленин, Сталин, Дзержинский, Орджоникидзе, Урицкий, Бубнов, Ломов, Свердлов, Коллонтай, Сокольников. Особняком – ну, куда ж такой большой семье да без урода? – непресвятая антитроица: трусоватый и жеманный Зиновьев, мелочно-брюзгливый Каменев и, наконец, надменно-отстраненный, однако настороженно-чуткий, всегда готовый примкнуть к тем, кто побеждает, иудушка Троцкий (а без него – что за вечере?) – небось, уже подсчитывает в уме, сколько сребреников выручит за продажу дела революции.

Итог голосования о вооруженном восстании известен: все – за, кроме двух ренегатов. Троцкий, понятно, вовремя сориентировался. Недаром автор о нем сказал: «Человек, который всюду со своим стулом».

Еще один урок истории. Если бы в 1917 году большевики не поверили честному слову генерала Краснова, обещавшему не выступать против советской власти, и не отпустили его на все четыре стороны вместо того, чтобы отдать на растерзание жаждущим крови матросам, ему не пришлось бы становиться атаманом Войска Донского и, опираясь на поддержку немецких войск, ниспровергать эту самую власть по всему югу России. А потом – уже в эмиграции – всемерно способствовать ее падению при не менее деятельном содействии руководства заинтересованных в этом западных стран, что логически увенчалось созданием специальных казачьих подразделений СС. И тогда, 30 лет спустя, в 1947 году, так и не свергнутой Красновым власти не пришлось бы его вешать, как предателя родины и нацистского преступника. И еще 50 лет спустя, в 1997 году, Краснову не было бы отказано в посмертной реабилитации.

Ну, это так, лирика. А книга Владимира Красильщикова и в самом деле хорошо написана и нисколько не устарела – несмотря на все переоценки ценностей и попытки переписать историю. Видимо, воспетые в ней ценности переоценке не поддаются и от веяний времени не колышутся.