Нурихан Киярова - Терновый венец. Рассказы об Александре Пушкине

Глаза ему открыл Катенин, когда находились на «чердаке» у Шаховского. Отведя его в сторону, критик сказал: мол, ходят слухи, что будто бы он высечен в тайной канцелярии государя.

– Ч-ч-т-т-о? – чуть не задохнулся Саша от возмущения.

Ему, остолбеневшему от этой новости, Павел Александрович объяснил, что об этом из Москвы кому-то написал граф Толстой-Американец.

– Которого ты как—то уличил в передергивании карт… Но, друг мой, сплетню здесь повторил Кондратий Рылеев – на каком-то балу.

Александр смотрел на критика молча, не в состоянии вымолвить ни слова. Лихорадочные мысли не задерживались в голове, он не понимал, что теперь делать: «Я-а-а?!.. Я-а-а сделался историческим лицом для сплетников Петербурга?!..» – Это не укладывалось ни в какие рамки. Залившись мучительным румянцем, не дослушав критика, он сорвался с места и помчался домой, не дожидаясь извозчика.

И долго потом бегал по узкому проходу своей комнатки в бессильной ярости, придумывая, как отомстить обидчикам.

Однако в городе того ни того, ни другого не оказалось.

В мае 1820 года он, под видом курьера, был выслан на юг. Но Александр решил сначала поставить точку на деле с поэтом Рылеевым. Заехав по дороге в ссылку на юг, он упросил Антона Дельвига и Ивана Якушкина быть секундантами и уже чуть свет они ехали в сторону Батово, где в имении тещи в это время находился Рылеев.

Александр был уверен, что поступает правильно, задумав дело чести. «Я ведь знаю дуэльный кодекс: общественное мнение обязывает меня вызвать обидчика на дуэль, пусть бы он даже захотел проглотить обиду. Но ни за что я этого не смог бы сделать – презрение всех было бы обеспечено. Но… и посвящать кого-либо в эту задумку было нельзя. Мне же грозила Сибирь… А сейчас… и Антон, и Иван, уверен, сохранят тайну…»

Скоро приблизились к месту. Оставил Антона и Ивана на обочине дороги и отправился к Рылееву. «А ведь Кондратий даже не удивляется!.. – Коротко поговорив, они спустились к резвой речушке, под обрывом которой нашли подходящее место…

Теперь он ждал, сжав губы и пристально глядя, как Рылеев изготавливается на позиции. «Первым сделает свой выстрел Кондратий: вызвал—то его я… Значит, я не могу стрелять первым… Но, Боже!.. Мое терпение иссякло… Может, самому начать и – выстрелить в воздух? Тогда будет считаться, что дуэль как бы состоялась, и оскорбление можно считать смытым… – Но спохватился – вспомнил, что дуэльный кодекс предусматривает такую хитрость: тот, кто вызвал на дуэль, не имеет права стрелять в воздух. Вздохнул: – И это тоже правильно! Иначе поединок превратится в фарс».

Рылеев прекратил его размышления, сделав, наконец, свой выстрел. Но – вверх. Ну и он тогда – вверх! После этого они, как ни в чем ни, бывало, на берегу милой речушки целый час что—то обсуждали. Антон и Иван ждали.

«Ну, вот, и с этим тоже – покончено!» – Вдохнув полной грудью чистый речной воздух, Александр попрощался с другим поэтом и, коротко обнявшись с ним, направился к друзьям. Молча доехали до тракта, до того места, где предстояло расставаться. Вот и оно… Соскочив на землю, невесело сжали друг друга в объятиях по-очереди. С Дельвигом, как всегда, поцеловали друг другу руки. «Пиши». – «И вы пишите!» – и расстался и с ними. Слова застревали в горле. Осознал, что неизвестно, на сколько они расстаются, чуть не заплакал.

Потом, спустя четыре года, уже в северной ссылке, Михайловском, он писал: «…Необдуманные отзывы, сатирические стихи стали распространяться в публике. Разнесся слух, будто бы я был отвезен в Секретную Канцелярию и высечен. Я последним узнал об этом слухе, который стал уже общим. Я увидал себя опозоренным в общественном мнении. Я впал в отчаяние, я дрался на дуэли – мне было 20 лет тогда. Я соображал, не следует ли мне застрелиться или убить V. В первом случае я только подтвердил бы позорившую меня молву, во втором – я бы не отомстил за себя, потому что оскорбления не было, – я совершил бы [беспричинное] преступление, я принес бы в жертву мнению общества, которое я презирал, человека, всеми ценимого, и талант, который невольно внушал мне почтение к себе… Таковы были мои размышления». – Так писал он в воображаемом письме к Александру I, глядя с тоской в заснеженное окно своей «избы», как называл дом в Михайловском.

Еще в XIX веке талантливый историк литературы Петр Морозов прочитал соответствующее это место так: «ou d; assassiner Votre Majest;», т. е. «или убить Ваше Величество». V – значит, царь.

И в самом деле, у Александра были основания считать первопричиной и первоисточником пущенной сплетни именно императора. Доносчик Каразин сообщал министру внутренних дел Кочубею: «Говорят, что Пушкин по Высочайшему повелению секретно наказан».

Именно в такой примерно форме сплетня дошла и до Пушкина. И на этом основании он заключил, что слухи о его секретном наказании исходили непосредственно из царского двора и что первоисточник их – сам император.

Эти слухи имели своей целью скомпрометировать, обесчестить, морально уничтожить слишком зарвавшегося юного стихотворца. Значит, для восстановления чести следовало физически уничтожить самого императора…

О том, что Пушкина «высекли» в тайной канцелярии, где-то обронил Толстой-Американец, которому Пушкин имел несчастье сделать замечание, что тот передергивает карты. А Кондратий Рылеев неосторожно повторил это в чьей-то светской гостиной.

О том, что поэты дрались на пистолетах, видно из полусерьезного пушкинского письма к Бестужеву от 24 марта 1825 года:

«Откуда ты взял, что я льщу Рылееву? Мнение свое о его „Думах“ я сказал вслух и ясно; о поэмах его – также. Очень знаю, что я его учитель в стихотворном языке, но он идет своей дорогой. Он в душе поэт. Я опасаюсь его не на шутку и жалею очень, что его не застрелил, когда к тому имел случай – да черт его знал! – пошутил. – Жду с нетерпением „Войнаровского“ и перешлю ему все свои замечания. Ради Христа! чтоб он писал – да более, более!».

Он шутил, но шутка была с подтекстом – знал, что Бестужев обязательно покажет письмо своему другу и соратнику и тогда Рылееву придется признаться в тайной дуэли с ним. Отправляя письмо Александру Бестужеву, Пушкин надеялся, что в Петербурге, ровно через пять лет после дуэли, распространится так необходимая ему молва о том, что он отстоял свою честь – еще тогда, когда родилась сплетня о том, что его высекли.

Рылеев, прочитав его письмо, тогда же откликнулся на это такими строчками в стихотворении тому же «Бестужеву»:

В Кишиневе, где юный поэт находился в южной ссылке, у него жизнь бурлила: с теми же дуэлями, но – наравне с поэзией и шалостями.