Вероника Файнберг - К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама
- Название:К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:неизвестно
- Год:2020
- Город:Москва
- ISBN:9785444814000
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Вероника Файнберг - К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама краткое содержание
К русской речи: Идиоматика и семантика поэтического языка О. Мандельштама - читать онлайн бесплатно ознакомительный отрывок
Интервал:
Закладка:
«И деревянной поступью монаха / Мощеный двор когда-то мерил ты» («Паденье – неизменный спутник страха…», 1912) – слово деревянный употреблено здесь, по всей видимости, в значении ‘скованный, неестественный’, но если принять во внимание тот факт, что монахи могли носить деревянные сандалии, и учесть указание на материальные свойства предметов («мощеный двор» и «камни» в предшествующей строфе), вперед выступает и буквальное значение слова, характеризующее дерево как материал.
«И, с тусклой планеты брошенный, / Подхватывай легкий мяч! // Так вот она – настоящая / С таинственным миром связь !» («Я вздрагиваю от холода…», 1912, 1937) – коллокация связь с миром в стихах Мандельштама встречается неоднократно (ср. «С миром державным я был лишь ребячески связан…» и «Когда подумаешь, чем связан с миром, / То сам себе не веришь – ерунда! / Полночный ключик от чужой квартиры…» из «Еще далеко мне до патриарха…»). В двух приведенных примерах из 1931 года с помощью этого выражения обозначается, что говорящий субъект в той или иной степени принадлежит к окружающему его миру. Однако в раннем стихотворении семантика сдвинута: связью называется контакт с миром – игра в мяч, с тусклой планеты брошенный , и булавочный укол звезды в последней строфе.
« На босу ногу день пришел» («Футбол», 1913) – здесь происходит семантизация идиомы на босу ногу . Эта метафора отражает наступление дня (по всей видимости, обозначая его неодетое, утреннее состояние). Вместе с тем в последней строке этой строфы в стихотворение вводятся его главные герои: мальчики, играющие в футбол, про которых потом сказано: «Чуть-чуть неловки, мешковаты». Таким образом, метафора приобретает и буквальную трактовку – надеть обувь на босу ногу могли бы эти мальчики.
« Вполоборота обернется / Фортуны нашей колесо !» («Американ бар», 1913) – строка «Вполоборота обернется» описывает человека (стоять вполоборота – ‘обернувшись наполовину’), а именно, как следует из контекста, упомянутую в стихотворении «невозмутимую» продавщицу, в этот момент ставшую для посетителей бара Фортуной, определяющей их будущее счастье или несчастье. При этом на лексическом уровне несомненна связь слова колесо , элемента идиомы колесо фортуны , со словами оборот и оборачиваться (ср. частотное словосочетание оборот колеса ). Так иносказательное обозначение позы продавщицы осложняется неожиданной буквализацией слова колесо .
«И с жадным вниманием смотрит мальчишка / В чудесного холода полный сундук» («„Мороженно!“ Солнце. Воздушный бисквит…», 1914) – эпитет жадный , выступая как часть идиоматического выражения жадное внимание , может читаться и в прямом значении, поскольку в стихотворении речь идет о том, как мальчик выбирает мороженое.
В «римском» стихотворении «Encyclica» (1914) вечный купол небес («Под вечным куполом небес») не может не соотноситься с образом купола собора Святого Петра, непосредственно в стихотворении не названным, но, возможно, подразумеваемым. Идиоматический купол из сочетания купол неба подкрепляется реальной хрестоматийной картинкой – видом вечного города .
Еще более очевидной кажется семантизация в стихотворении «Ода Бетховену» (1914), где известный факт жизни композитора – его глухота – упомянут уже в первой строфе («И в темной комнате глухого / Бетховена горит огонь»). Это «внешнее» биографическое знание о Бетховене отыгрывается в строке «С каким глухим негодованьем»: эпитет глухой можно было бы воспринять в переносном смысле, поскольку словосочетание глухое негодованье образовано по аналогии с выражением глухое недовольство . Однако прилагательное глухой под влиянием контекста становится двусмысленным и отсылает к уже названной глухоте Бетховена.
Похожий случай – в стихотворении «Ариост» («В Европе холодно…», 1935), где в строках «От ведьмы и судьи таких сынов рожала / Феррара черствая и на цепи держала» выражение держать на цепи в дословном значении ассоциативно может напоминать факт из биографии Т. Тассо (возможно, спутанного с Ариосто) – в состоянии безумия он был посажен на цепь.
«Как журавлиный клин в чужие рубежи» («Бессонница. Гомер. Тугие паруса…», 1915). В словосочетании журавлиный клин слово клин – в контексте похода на Трою – приобретает военную семантику (ср. построение клином и т. п.) 26. Точно так же и выражение чужие рубежи колеблется между военным и «гражданским» (‘другие страны’) значением.
«И море черное, витийствуя, шумит» («Бессонница. Гомер. Тугие паруса…», 1915). В словосочетании море черное проявляется и десемантизированный топоним Черное море, и контекстуальная семантика ночной темноты [Сурат 2009: 241].
«Смерть охладит мой пыл из чистого фиала» («– Как этих покрывал и этого убора…», 1915) – идиома охладить пыл сохраняет в контексте стихотворения и сюжета «Федры» свое идиоматическое значение, но в приведенной строке получает и буквальное обрамление: «охлаждаться» пыл будет конкретным образом, с помощью яда, выпитого из чистого фиала (так «освежаются» прохладительными напитками ).
В том же стихотворении («– Как этих покрывал и этого убора…», 1915) обыгрывается лексический состав идиомы среди бела дня : «Черным пламенем 27Федра горит / Среди белого дня». Составной элемент идиомы, прилагательное белый , оказывается в контрастной позиции по отношению к черному пламени и тем самым выделяется из фразеологизма, получает свою собственную роль в построении образа (обратим внимание на способствующую этому модификацию – вместо оригинальной для выражения формы прилагательного бел использовано полное прилагательное белый ).
То же выражение подвергается смысловой обработке уже другого характера в стихотворении 1917 года: «И среди бела дня останусь я в ночи» («Кто знает, может быть, не хватит мне свечи…») – здесь благодаря парадоксальному соотнесению белого дня и ночи (очевидно, ‘темной’, ‘черной’) переосмысляются и будто обновляются семантика и лексический состав идиомы.
В «Соломинке, II» (1916), в строке «Двенадцать месяцев поют о смертном часе », слово час из фразеологизма смертный час воспринимается особо во взаимодействии с «двенадцатью месяцами»: год поет о часе . Другая строка – «Вкушает медленный томительный покой» – видимо, основывается на мерцающей семантике идиомы вкушать покой : либо ‘наслаждаться покоем’, либо, по аналогии с пушкинским вкушать мир, ‘быть мертвым’. Финальная же строка этого стихотворения – «Убита жалостью и не вернется вновь» – обыгрывает выражение быть убитым каким-либо чувством , например он убит горем . Здесь фразеологическая семантика тоже мерцает, допуская буквализацию, поскольку речь идет то ли о настоящей смерти, то ли о сне.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: