Татьяна Николаева - Непарадигматическая лингвистика

Основными местоимениями древней индоевропейской системы Фр. Шпехт считает уже многократно обсуждавшиеся в нашей книге *to и *so. Именно из них возникли расширители имени, с одной стороны, а также более протяженные местоимения поздних индоевропейских языков, с другой.

Альтернативность k/g и t/d Шпехт объясняет чисто фонетическими причинами, а именно: чередование их объясняется тем, заканчивается ли основа через tenius или media. Впрочем, расходиться эти аллопоказатели могут и в начале: ср. ст. – сл. то\ и русское да-ль.

В самые далекие времена, по мнению Фр. Шпехта, имя и глагол могли иметь одни те же расширители (In alter Zeit auch der Verbalstamm häufig mit der Nomen übereinstimmt [Specht 1947: 324]).

Расширитель *s был, по мнению Шпехта, связан с Casus rectus, а расширитель *t – с Casus obliquus. Постепенно в создание парадигмы, по Шпехту, втягиваются и другие местоимения, точнее, их остатки. Некоторые из них совмещаются в пределах одной парадигмы. Например, это r/n, i/u, e(o)/i. Существенно его замечание о сосуществовании s и t: «Die Laute t und s befinden sich also innerhalb des Paradigmas noch im Austausch» [«звуки t и s находятся в пределах одной и той же парадигмы на правах обмена»] [Specht 1947: 344]. В таких же отношениях, по его мнению, находились альтернанты r(l)/n. Поэтому все классы имен, как и l/r-Stamme, например классы основ на e/o, i, u, n, men, суть комбинации корня с указательным местоимением. В некоторых случаях происходило совпадение (наложение) корневой гласной и гласной дейктического местоимения. Тогда гласная становилась долгой, например класс типа devl.

Раздел, посвященный возникновению падежных флексий, у Шпехта строится не по парадигмам, а по исходным частицам-флексиям, возникшим, по его мнению, из указательных местоимений. Разумеется, эта боязнь столкнуться с первообразными единицами, даже в рамках простой номинации, заставляет и Фр. Шпехта идти по некоторому половинчатому пути. А именно: на самом деле он оперирует партикулами, как можно видеть по приведенным выше примерам, как единицами первообразными, но декларирует их восхождение (происхождение) к неким былым полноценным парадигматически местоимениям, кое-что уже утратившим с течением времени. Поэтому несколько странно читать его рассуждения [Specht 1947: 359] о местоимении *so, которое не имело уже правильного окончания -s, т. е. не сохранилось как *sos, поскольку конечное -s оно отдало номинативу существительного.

Разумеется, самое большое место в своей книге Шпехт уделяет уже многократно нами упоминавшимся «ведущим» партикулам индоевропеистики -s/-t, но его рассуждения мы перенесем в следующий параграф, который будет специально посвящен этим двум партикулам.

О каких же других партикулах у него идет речь?

Это -men, сокращающееся до mn-; оно создает флексию инструментального падежа в германских, балтийских и славянских языках, добавляя дейктическое местоимение i. Таким образом появляется окончание -ми.

Это партикула go/ko, создающая окончание генитива в славянских прилагательных. В комбинации с релятивным местоимением jo– получаются формы местоимений вроде [je + go] русского.

Вокалические партикулы чередуются. Так, e/o чередуется с i в слабой позиции аблаута.

Но все другие принципиально возможные частицы > флексии, кроме двух упомянутых выше ведущих, по его мнению, встречаются реже, так как они присоединяются к менее популярным для архаического социума именам существительным [98].

Разумеется, книга Фр. Шпехта, оставшаяся классической и неизменно цитируемой, за истекшие годы неизбежно подвергалась критике. И с этой критикой нельзя не согласиться. Так, К. Шилдз [Шилдз 1990], говоря о теории Шпехта, согласно которой универбация словоформы имени состояла из слияния корней с указательными местоимениями, упрекает Фр. Шпехта за то, что он не понимает, что присоединялись на самом деле не местоимения, а «дейктические» частицы энклитической природы. «Короче говоря, мне представляется, что источником основообразующих формантов в раннем индоевропейском были дейктические частицы» [Шилдз 1990: 13]. К. Шилдз идет и несколько далее. Так, он разграничивает демонстративы и дейктические частицы: вторые, как он считает, более ранними. Поэтому, «Несмотря на то, что в индоевропейском не реконструируется обычно демонстратив на *-a, существование дейктической частицы *a не вызывает сомнения» [Там же]. Только поэтому в подобном случае можно признать существование основы на краткое -а. Но и К. Шилдз останавливается перед вопросом, который по сути по отношению к партикулам является ключевым. Так, одной из последних работ К. Шилдза является статья, посвященная происхождению балто-славянского окончания *-ād. То есть это русское склонение дом – дома, брат – брата и т. д. Разумеется, К. Шилдз ссылается на Шпехта и на более поздние работы, исследующие балто-славянское склонение. С неизменяемой научной последовательностью он и здесь проводит мысль о возникновении флексий из контаминаций «дейктических» частиц и корневых элементов. В данном случае к этой общей идее добавляется мысль, что в тот период, который обычно полагается реконструируемым, происходила диалектная раздробленность индоевропейского, что в свою очередь давало разнообразие парадигматических форм. В частности, он пишет о принципиальном отсутствии «не-единственных» форм на ранней стадии индоевропейского и о позднем становлении самой *о-основы (здесь он повторяет идеи Брозмана и Лемана середины 90-х). Именно поэтому не восстанавливается общая форма для этой основы. Однако мы хотим подчеркнуть следующую его простую (и потому важную) мысль. А именно: дейксис есть вещь спациальная, поэтому экзистенциальность и посессивность связаны: «The grammaticalization of deictic particles as markers of the genitive case is especially well established typologi-cally when one considers the close etymological connection between the expression of genitive and locative functions» [Shields 2001: 167] [«Грамматикализация дейктических частиц как показателей родительного падежа хорошо верифицируется типологически, если принять во внимание тесную этимологическую связь между выражением функций генитивных и локативных»]. Поэтому он связывает, например, окончание родительного множественного *-on и славянское онъ. Итак, он считает, что показатель балто-славянского генитива был когда-то контаминирован с функционально идентичным ему *-(e/o)t. Это привело к форме *-ād, в свою очередь сократившей консонант.

Почему же все-таки партикулы так неизменны на протяжении долгой истории? Они истрепываются функционально, но не меняются. Отсюда отмечающаяся многими загадочная цикличность (А. Звики и др.) в диахронической корреляции клитик, частиц и самостоятельных слов.

По этому поводу я хочу процитировать Л. Хейзельхорн, описывающую тождественные процессы в финно-угорских языках (цит. по: [Шилдз 1990: 15]): «Дейктические частицы, первоначально обозначавшие участников коммуникации и их местонахождение, впоследствии превратились в маркеры определенности и стали использоваться для того, чтобы выделять фокус высказывания. В дальнейшем эти же элементы были переосмыслены как показатели лица, с одной стороны, и маркеры аккузатива, числа и т. д., с другой. Однако основной характеристикой всего набора рефлексов указанных элементов… является определенность».