Татьяна Николаева - Непарадигматическая лингвистика

Самым простым для лингвистов было объединение этих элементов через запятую – так, как объединяют, упрощая, уже и уж, хотя и хоть и т. д. Так, например, поступает Ф. Адрадос [Adrados 2000].

Обратимся к разным концепциям, анализирующим функциональную комплементарность членов этой пары [104].

• Самая распространенная точка зрения. Формант на s отмечает именительный падеж; косвенные падежи формируются через t. Так, К. Бругманн и Б. Дельбрюк [Brugmann 1892; Delbrück 1893; Brugmann 1897], называя «корнями» (Stämme) те элементы, которые мы называем партикулами, пишут, что для именительного падежа единственного числа мужского рода выбирается корень *so-, *sā, а для всех остальных падежей выбирается второй корень *to-, *t [105].

К этой точке зрения присоединяется и Ф. Шпехт [Specht 1947]. Хотя он приводит много примеров изолированного функционирования S-Stämme (например, формирование абстрактных прилагательных, создание Nomina acti и Nomina actionis etc.), само создание индоевропейской парадигмы он видит с того, что через окончание -s возникает именительный падеж: «Die Herkunft der idg. Kasusendunge. Die Einführung der Endung s für den Nom.Sing. Dieses s ist aber nichts anderes als seine deiktische Partikel, die zum Demonstrativum geworden ist. Das -s neutral sehr früh zum Stamm gezogen ist.» [«Возникновение индоевропейских падежных окончаний. Введение окончания s для именительного единственного. Это s есть ничто иное, как соотносящаяся с ним дейктическая частица, которая стала демонстративом. S в среднем роде очень рано вошло в основу»] [Specht 1947: 353—354].

П. Схрайвер [Schrijver 1997] считает также оба элемента членами единой парадигмы, сохранившейся в большинстве индоевропейских языков, где все формы, кроме номинатива, начинаются с консонанта *t. Но только элемент *so воплощается в синонимах: а именно – форму sa после непалатальных звуков и форму se после палатальных. • Некоторые концепции близки к вышеперечисленным, особенно если попытаться сделать некоторые обобщения. Так, К. Уоткинс, полагая -s рефлексом более древнего деривационного суффикса, обладавшего функцией индивидуализации, или выделения, считает, что именно *s вскоре стал показателем 3-го лица глагола. По его мнению, это просто «фонетический расширитель, не имевший значения». Во многих и. – е. языках он используется во втором лице, а в тохарском – как показатель третьего лица [Watkins 1962].

• К. Шилдз [Шилдз 1988] считает, что *so употреблялось при передаче эргативности, а *to(d) – когда необходимо было указание на Casus Absolutus. (Эта идея высказывалась и ранее при обсуждении сущности эргативной конструкции. См.: [Эргативная… 1950].) Сложную судьбу s он интерпретирует следующим образом: *s был интерпретирован как неличный показатель в системе первичных глагольных форм, затем он был распространен на имя и превратился в показатель номинатива. В более поздний период показателем 3-го лица единственного числа стал формант *t и, таким образом, функции *s были ограничены вторым лицом [Шилдз 1988: 241—245].

• Т. В. Гамкрелидзе и Вяч. Вс. Иванов [Гамкрелидзе, Иванов 1984: 356], описывая местоименные элементы субъектно-объектного характера (то есть элементы второго позиционного места), для 3-го лица единственного числа именительный падеж представляют через *-os, а именительный-винительный среднего рода через *-ot[h].

Что можно сказать об этом, если так можно выразиться, первом, концептуальном цикле? Все эти гипотетические построения демонстрируют по сути одно: зыбкость и слабую грамматикали-зованность первичных падежных и глагольных словоформ, когда одна и та же партикула могла в принципе переходить от одного формирующегося класса к другому и от одного члена парадигмы к другому члену той же парадигмы [106].

Совершенно ясно, что древними коммуникантами выделяется некий «Он» (напомним, что и в русском языке у местоимения 3-го лица именительный падеж выражен иначе, чем падежи косвенные: он – его – ему и т. д.; они – их – им и т. д.). «Он» находится где-то близко и маркируется через *s. Но это могут быть и «Они», поэтому *s может появиться и во множественном числе (и в некоторых языках там и остается). Остальные актанты или находятся дальше, или являются предметом беседы, занимая неосновное место. К ним добавляется *t. Начинается новый этап грамматикализации, и более распространенное *s являет себя каким-то хамелеоном, внедряясь то в разные формы презенса, то в медий, то в претерит, то в оба залога. Очевидно, что в реальных языках эпоха грамматикализации и становление парадигм происходили в разное время, однако пара s/t все равно не меняла своей значимости.

По мысли К. Шилдза [Shields 1992], по мере создания глагольной парадигмы происходил активный процесс контаминации дейктиков, в результате чего появились такие комбинации, как -st (2-е лицо) и т. д. В этой же книге он высказывает мысль о том, что само это легендарное *so есть результат контаминации *(e/o)s + *o. Ранее сходную мысль высказывал в 1927 году Х. Хирт [Hirt 1927: 11—12].

• Существуют и другие точки зрения. Так, например, Э. Стертевант предположил в 1939 году, что эта пара восходит к «индо-хеттским» конгломератам союзов. При этом союз *so употреблялся в предложениях без замены субъекта, а *to – в предложениях с заменой субъекта. Впоследствии союз *so был реинтерпретирован как местоимение в именительном падеже. Вообще, по мысли Э. Стертеванта, эти «индо-хетт-ские» конгломераты приобретали значение местоимений позже, а в более древнем хеттском они сохраняли свое первичное значение. Эта гипотеза была отвергнута Х. Педерсеном на том основании, что указательные местоимения являются древнейшими элементами языка, а хеттские союзы возникают позднее. Эту гипотезу отвергает и Т. В. Гамкрелидзе, показывая на фактах хеттского синтаксиса, что замена или «не-замена» субъекта не соотносится с типом союза [Гамкрелидзе 1957]. Однако все приводимые ранее факты, возможно, нуждаются в пересмотре с точки зрения тема-рематического членения и выявления анафорических связей.

Нельзя здесь удержаться, чтобы не отметить тот огромный путь, который проделало языкознание за последние 70—80 лет, когда оно почти готово оторваться от прескрипций «нормальной науки», по Т. Куну, и признать и первообразные элементы, и их диффузность, и отсутствие парадигм ab ovo, и то, что грамматический строй языка строится подобно дому: не по отработанным частям последовательно, а сразу, но не все части бывают готовы тоже сразу.

• Еще одна гипотеза предложена Г. Дункелем (Дункель 1992). По его мнению, существовало личное местоимение 3-го лица единственного числа на *s: форма *si передавала женский род, а форма *só – неженский. При этом ортотонические формы, т. е. ударные, были связаны с консонантной опорой на *t, а формы энклитические – с консонантной опорой на *s.

• Напротив, О. Семереньи [Семереньи 1980: 232] считает маркированной форму второго лица единственного числа, передающуюся через опорный консонант *t, а *s считает показателем «не-единственности». Поэтому исходная форма второго лица множественного числа в идеальном (агглютинированном?) виде демонстрирует три формы: второе лицо + первое лицо + множественность. Это *t + *we + *s. (При этом исследователь отказывается от предлагаемой ему соблазнительной интерпретации финали nsme > n + s + me, то есть как ’того + его + меня’, что, собственно, и значит ’нас’.) Вспомним, как разлагал форму άν έ ρε ςФ. Шпехт: «Plurals άν έ ρε ςurspünglich geheissen“ein Mann, hier einer und dort einer”. Demnach bedeutet der Plural zunächst eine Dreiheit» [Specht 1947: 366] [«Форма множественного числа άν έ ρε ςпервоначально означала: человек, и здесь еще один, и там еще один. Таким образом, множественное число первоначально обозначало тройственность»].