Като Ломб - Как я изучаю языки

В описательных частях художественной прозы эта расслоенность сказывается меньше. Язык английской художественной литературы, да и не только английской, более однороден . В описаниях, например, он не показывает тех отклонений, которых требуют в разговорном языке различные степени вежливости. Приятным завоеванием нашей эпохи является все более редкое употребление таких слов, как «соизвольте», «осмеливаюсь», «окажите честь» и пр. Однако жаль, что мы все чаще начинаем забывать и слово «пожалуйста». Жаль потому, что если вдуматься в собственное значение слова («пожаловать»!), то каким прекрасным представится его содержание! Прекраснее может быть лишь слово, с каким подают путнику стакан вина в Трансильвании («милуйте»!).

Но в некоторых языках – например, в японском – описательные моменты художественной литературы совершенно непригодны для овладения устной речью. Характерная особенность японского состоит в том, что даже такие простые действия, как «идти» и «говорить», обозначаются совершенно иными словами, в зависимости от того, к какой части общества принадлежит говорящий с нами – к «верхней» или «нижней». Однако человек к этому быстро привыкает, ведь остатки, лексической «кастовости» можно найти в любом языке («возьми» – «на», «привет» – «здравствуй»). Значительно труднее научиться иному: спряжению одного и того же глагола в зависимости от возраста нашего партнера по беседе и его социального положения. Самой невежливой формой говорящий пользуется по отношению к самому себе, и если случайно, употребив другое спряжение, мы с этого «самоуничижения» собьемся, то рискуем вызвать смех, как если бы на любом «нормальном» европейском языке мы сказали нечто вроде: «Завтра я окажу тебе честь своим посещением».

Ценную разговорную лексику мы можем почерпнуть в текстах современных пьес и романов, где много диалогов. Классические произведения для этой цели, как правило, не годятся. Как-то я спросила свою немецкую подругу, изучавшую венгерский язык по произведениям Мора Йокаи [7] Мор Йокаи (1825–1904) – венгерский писатель, отразивший в творчестве традиции романтизма. – Прим. перев. , нравится ли ей новая соседка по гостиничному номеру. «Пригожа ликом, но дюже горделива», – ответила она.

Почему некоторые слова за два-три десятилетия становятся смешными, а некоторые – тоже старые – свои ценностные значения сохраняют? Этого никто не знает… Не удалось мне найти ответа и на вопрос, почему мы приняли лексические новшества по отношению к давно бытующим в нашей жизни вещам и явлениям, почему отвергли их старые обозначения. Безо всякого сопротивления пользуемся мы сейчас такими словами, как «контора», «круглосуточно», и при этом совсем смутно представляем себе, а то и вовсе не знаем, что значили «приказные палаты» и «днесь». Мы приняли слово «вертолет» и отвергли «геликоптер», приняли «автомобиль», «автомашина» и не взяли «самоход», что было не менее логично, чем «самолет»… В медицине как терминологическое новшество почти повсеместно утвердилась «пневмония», уживаясь с «воспалением легких», но термин «метаболизм» (обмен веществ), который короче своего перевода на русский или венгерский и однозначнее, даже медиками принимается с оговорками, а то и вовсе отвергается. Где логика? «Habent sua fata verba» – судьбы слов неисповедимы.

Учебники и даже выходящие сейчас у нас в Венгрии разговорники тоже пользуются зачастую искусственным, приспособленным (адаптированным) языком и поэтому не могут быть достаточно надежными источниками разговорной речи. Как-то листала я «Разговорник для туриста» и не могла не рассмеяться, когда представила себе в контексте современной жизни диалог, который предлагался этим изданием для заучивания: «Мне хотелось бы познакомиться с историческими достопримечательностями вашей страны, также с важнейшими продуктами вашего сельского хозяйства».

Куда вероятнее, что разговор между венгром и иностранцем будет проходить примерно так:

– Ну как, может, зайдем куда-нибудь выпить по черному?

– Ой! Пожалуйста, медленнее, не понимаю: пойдем по чему?

– Давайте, говорю, выпьем по черному!

– «Черный» – это черный кофе?

– Ну конечно!

– Не могу, мне надо возвращаться в это… ну как?… где гости…

– В гостиницу? Тогда пока!

К сожалению, учебники и преподаватели крайне редко дают такие «маловажные» слова и выражения. А ведь как бы ни боролись в каждой стране за «чистоту» речи слова именно такого типа, а не «благовоспитанные» стилистически «чистые» слова и обороты побивают в повседневной речи все рекорды повторяемости и употребляемости.

Итак, «возвращаясь к нашим баранам», еще раз говорю: пока мы не попали в настоящую языковую среду, такие «диаложные модели» в наилучшем виде со всеми ключами к употреблению даст нам художественная литература, и начинать ее читать следует с первых шагов в языке.

Поначалу особенно не размахиваясь, почти поверхностно, а затем уже придирчиво, скрупулезно, добросовестно.

К начальной поверхностности я призываю в первую очередь моих коллег-мужчин, а среди них прежде всего тех, кто настроен «протехнически». Пусть мужчины простят мне подобную «дискриминацию».

Я часто вижу, что мужчины даже к самому легкому и незамысловатому чтению приступают, вооружаясь самыми тяжелыми словарями. Одно слово чтения в книге – одно обращение к словарю. Не удивительно, что это дело быстро надоедает, и они с облегчением вспоминают, что сейчас будут передавать последние известия и надо включить радио. Добросовестность – хорошее качество, но в начале изучения языка она скорее тормоз, чем двигатель. Каждое слово искать в словаре не стоит. Беда куда большая, если книга потеряет вкус из-за постоянных перерывов в чтении, которые мы устраиваем себе поисками в словаре. Не все ли равно, за каким кустом притаился инспектор, комиссар, шериф – или кто там еще? – выслеживающий преступника: за терновым кустом или за боярышником.

Если слово важно, то оно так или иначе будет повторяться или проявится само собою в так называемом контексте. Такое чтение, требующее вчитывания или догадки, оставляет следы куда более глубокие, чем механически рефлекторное пользование словарем.

Если же мы пришли к пониманию посредством определенного умственного усилия , то это означает, что в воспроизведении смысловых связей мы приняли активное участие, что решение языковой головоломки нашли мы сами . И радость от этого, по-моему, куда большая, чем от правильного, удачного решения кроссворда.

«Переживание успеха» делает труд еще более сладким и с лихвой возмещает усталость. Даже в нейтральный текст оно вносит самый интересный фактор жизни. О чем я говорю? Воспользуемся возможностью, которую предоставляет нам этот доверительный разговор, и сознаемся, что при любом чтении самое интересное для нас – это мы сами .