Виктор Шкловский - Заметки о прозе Пушкина

Как будто бы для того, чтобы облегчить узнавание своего художественного метода, Пушкин начинает свою вещь с фразы: «Мой дядя самых честных правил».

Этой фразой въезжаем мы прямо в середину обстоятельств Евгения Онегина.

Пародийная последовательность частей произведения, типичная для Стерна, соблюдена Пушкиным совершенно точно. Предисловие загнано, задвинуто, оно как будто пародирует старые поэмы. Вступление идет в конце восьмой главы.

Так Стерн поставил предисловие после 64-й главы.

Стерновское построение всего ощутимее в первых главах, оно дано в методе описания, в варваризмах, в прозаических примечаниях, в пародийности отступления, в отступлениях, которые даны к отступлениям, во всем методе написания романа.

Пушкин ощущал Стерна как великого реалиста.

Стерн увидал и сумел передать в жизни человека такие черты, которые не были известны в литературе до него.

Стерн, в противоположность Ричардсону, преодолел схематичность в изображении психологии героя.

Стерн дал психологический анализ на материале точного наблюдения.

В начале «Евгения Онегина» стернианская манера позволяет Пушкину вести вторую линию повествования: рассказ о судьбе поэта и его намерениях. В конце «Евгения Онегина» Стерн уже использован для передачи психологии героя.

В прозе Пушкин противопоставляет свое мироощущение мироощущению французских литераторов и борется с Бальзаком.

От Стерна в пушкинской прозе осталось полное обладание всеми формальными средствами.

Отсюда – перестановка глав в «Выстреле», метод подачи развязки в «Метели» и ирония автора к героине.

Отсюда же широкое пользование переосмысливающим значением эпиграфов.

В строфах «Евгения Онегина» последние две строки изменяют смысл всего стихотворного куска.

В прозе Пушкина эпиграф связывает главу с целым рядом литературных ассоциаций и переосмысливает ее на их фоне.

Пушкин не подражал Стерну, а использовал его метод для своих целей.

Объяснять его эпиграфы только влиянием Вальтер-Скотта – это значит смотреть на литературу только одним глазом. У Вальтер-Скотта эпиграф – только орнамент.

Мы говорили уже о «Романе в письмах», который начат был Пушкиным в 1829 г.

В этом романе Пушкин хотел, очевидно, обновить сюжеты старого сентиментального романа.

Мы имеем прямые указания на Ричардсона.

Рассуждения Лизы сводятся к тому, что герои романов – мужчины изменились, а женщины не изменились.

В романе рассказывается об ухаживании одного молодого человека за женщиной, которую он хочет соблазнить. Он как бы ловелас неоконченного романа.

Лиза в романе – дворянка, которая воспитывается в чужом доме. Лиза рассказывает о себе, как трудно ей было и как много мелочных горестей неразлучно с положением воспитанницы.

Лиза пишет:

«Поведение со мною мужчин, как бы оно ни было учтиво, поминутно задевало мое самолюбие. Холодность их или приветливость, всё казалось мне неуважением. Словом, я была создание пренесчастное, и сердце мое, от природы нежное, час от часу более ожесточалось. Заметила ли ты, что все девушки, состоящие на правах воспитанниц, дальних родственниц, demoiselles de compagnie и тому подобное, обыкновенно бывают или низкие служанки, или несносные причудницы? Последних я уважаю и извиняю от всего сердца» (Пушкин, т. IV, стр. 419).

Воспитанница эта уезжает к бабушке и чувствует себя дома. Здесь она встречается с Владимиром, про которого мы уже говорили. Владимир ухаживает за Лизой и за ее подругой Машей одновременно.

Очень любопытен Владимир по своему происхождению.

Вот что пишет Лиза в третьем письме:

«Нет, милая моя сваха, я не думаю оставить деревню и приехать к вам на свадьбы. Откровенно признаюсь, что Владимир ** мне нравился, но никогда я не предполагала выйти за него. Он аристократ, а я – смиренная демократка. Спешу объясниться и заметить гордо, как истинная героиня романа, что родом принадлежу я к самому старинному русскому дворянству, а что мой рыцарь внук бородатого мильонщика – ты знаешь, что значит наша аристокрация. – Как бы то ни было,** человек светский; я могла ему понравиться, но он для меня не пожертвует [надеждами на знатное родство и] богатой невестою и выгодным родством» (Пушкин, т. IV, стр. 454).

Роман остался недописанным; темой его, насколько мы можем видеть, было ухаживание человека из новой аристократии за представительницей разорившейся старой аристократии.

Есть отрывок Пушкина, начинающийся словами: «На углу маленькой площади».

Это второй вариант начала романа из великосветского быта.

В этом романе мы видим стареющую бледную даму и молодого человека, Валерьяна Волоцкого.

Валерьян Волоцкий – человек, ищущий места в среде новой аристократии. Вот отрывок его разговора с Зинаидой.

Зинаида спрашивает про бал у князя Горецкого:

« – А тебе очень хотелось быть на его бале?

– Ни мало. Чорт его побери с его балом. Но если зовет он весь город, то должен звать и меня.

– Который это Горецкий? Не князь ли Яков?

– Совсем нет. Князь Яков давно умер. Это брат его, князь Григорий, известная скотина.

– На ком он женат?

– На дочери [какого-то целовальника, нажившего миллионы,] того певчего, как бишь его?

– Я так давно не выезжала, что совсем раззнакомилась с вашим [высшим обществом]. Так ты очень дорожишь вниманием князя Григория, известного мерзавца, и благосклонностью жены его, дочери целовальника?

– И конечно, – с жаром отвечал молодой человек, бросая книгу на стол. – Я человек светский и не хочу быть в пренебрежении [у аристократии, из какой грязи, впрочем, ни была б она вылеплена], у светских аристократов. Мне дела нет ни до их родословной, ни до их нравственности» (Пушкин, т. IV, стр. 444–445).

Здесь мы видим опять молодого человека, стремящегося войти в общество.

Из этого наброска вошел в «Пиковую даму» один эпиграф из главы 11:

«Вы пишете письма в четыре страницы скорее, чем я успеваю их прочитывать».

Отрывок относится к 1829 г. В 1833 г. Пушкин делает еще записи, уже приближающие нас вплотную к «Пиковой даме».

Здесь есть уже и заглавие и эпиграф.

Года четыре тому назад собралось нас в Петербурге несколько молодых людей, связанных между собою обстоятельствами. Мы вели жизнь довольно беспорядочную. [Обедали у [толстого] Андрие без апетита, пили без веселости, ездили к С<���офье> А<���стафьевне> без [нужды], чтобы побесить бедную старуху притворной разборчивостию]. День убивали кое-как, а вечером по очереди собирались друг у друга [и всю ночь проводили за картами].