Г. Коган - Ф.М.Достоевский. Новые материалы и исследования

Более проницательные критики этого времени неоднократно подчеркивали, что роман Достоевского не имеет ничего общего с обычными уголовными романами. Одним из первых эту точку зрения высказал Георг Брандес.

Знаменитый датский критик и историк литературы был тесно связан с молодым литературным поколением Германии. Живя с 1877 г. в Берлине, Брандес находился в самой гуще литературной жизни, участвовал вместе с братьями Харт, М. Конрадом и др. в создании популярной серии брошюр о современной литературе, основанной Л. Бергом. В этой серии вышла работа Брандеса "Достоевский" (1889), которая представляет собой развернутый вариант ранней рецензии на "Раскольникова", написанной им по-немецки и опубликованной в газете "Neue Frankfurter Presse" (1883). Эта статья, как свидетельствует Кампман, " сохранила влияние в критике вплоть до наших дней, а в эпоху натурализма она была наиболее авторитетной " [1976].

Рассматривая роман "Преступление и наказание" как " всестороннюю картину общества " [1977], Брандес выделяет на первый план его социально-критическое содержание. Он сочувственно отзывается о демократических симпатиях русского писателя, называя его " Уильберфорсом <���…> париев " [1978]. Брандес, а вслед за ним и немецкие рецензенты романа, расценивают преступление, совершенное Раскольниковым, как общественную акцию. По мнению Брандеса, Раскольникова толкнули на убийство нищета и унизительное положение. Исходя из этого немецкие критики разрешают парадокс " благородного и самоотверженного человека, который стремится к добру, но творит зло " [1979]. Рейнгольд склонен рассматривать поступок Раскольникова как акт социальной справедливости и оправдать его тем, что тот стремился " помочь всем угнетенным, за счет которых паразитирует старая ростовщица " [1980]. В немецкой критике в целом приемлется точка зрения Брандеса, который считал, что преступление Раскольникова не уголовное дело, а политическое убийство (с той лишь разницей, что политические террористы, по мнению датского критика, были уверены в своей правоте и потому не знали колебаний) [1981].

Споры немецких критиков идут и вокруг " теории " Раскольникова. Некоторые, как, например, Цабель, истолковывают ее так: " исключительные личности вправе, преследуя добрую цель, переступить через закон " [1982]. Иные же не усматривают в ней " доброй цели " и отвергают ее как " порочную " [1983]. Мнения критиков расходятся и в попытках объяснить генезис " теории ": одни указывают на ее социальные корни, другие, следуя за Брандесом, ищут ее обоснования в психологии Раскольникова, который часто " холоден и бесчувственен до бесчеловечности " [1984]. Однако в обоих случаях подход к проблеме натуралистический.

Говоря о Раскольникове, критики не обошли молчанием и столь очевидные противоречия его натуры, которые являются, по убеждению натуралистов, отличительной чертой современного человека. Брандес подчеркивает, что Раскольников " убил предрассудок ", но " остался по сю сторону пропасти " [1985]. Раскольников совершил убийство, но, как отмечает Конради, " все его существо возмущается против этого поступка ". Иными словами, обобщает писатель, герой Достоевского — " искаженная натура " [1986].

И здесь перед критикой встает вопрос: нравственна ли в конечном итоге эта " искаженная натура "? Ответ дается положительный. Внутренние терзания Раскольникова, его единоборство с самим собой реабилитируют его. Муки совести, единодушно считает критика, — высший критерий нравственности для современного человека. Раскольников наказан " все возрастающими муками от сознания собственной вины " (Рейнгольд) [1987]. Как полагает Блайбтрой, "Раскольников" — " это в первую очередь роман совести и только совести. Нигде мировая проблема, занимающая центральное место в судьбах человечества со времени Адама и Евы, всемогущая власть <���…> бога, которого мы называем "совестью", не находила такого исчерпывающего решения, нигде, за исключением немногих произведений Байрона и Шекспира… " [1988]. Раскольников очищает себя нравственно не столько наказанием, сколько раскаянием, к которому ведет его, по мнению Генкеля, " сила чистой любви " [1989].

Оправдывает Раскольникова и Цабель:

" Чтобы нравственно возвысить своего героя, невзирая на его преступление, Достоевский поставил рядом с ним помещика Свидригайлова, низкого сладострастника и своекорыстного убийцу " [1990].

Однако эта реабилитация вовсе не означает, что немецкая критика стремится сделать из Раскольникова идеального героя. Она принимает его именно как " искаженную " натуру, как человека, индивидуализм которого находится в противоречии с его нравственным сознанием, как личность с " современной " психикой. В этом смысле отношение натуралистов к Раскольникову было двойственным. Натуралисты не идеализировали преступность: напротив, она была для них бесспорным социальным злом. Никто из немецких критиков не оправдывает Раскольникова как человека, совершившего убийство — безнравственный, аморальный поступок. С другой стороны, в немецком натурализме, выделявшем на первый план противоречивость и " разорванность " нового человека, бытовала точка зрения, что именно преступник наиболее полно воплощает современную личность. В преступлении человек как бы являет себя во всей своей полноте, во всей своей разноречивости, как бы выходит из рамок заурядного бытия. Один из вождей немецкого натурализма, Отто Брам, в статье, красноречиво озаглавленной "Поэзия и преступление", отчетливо выразил это мнение.

Возражая критикам, протестовавшим против того, что преступник стал едва ли не центральной фигурой в современной литературе, Брам пишет:

" Разве вся мировая литература от Эсхила до Достоевского не предпринимала одну попытку за другой, стремясь отыскать человека там, где через насильственный акт он выходит из состояния индивидуальной ограниченности? "

Перечисляя героев-преступников классической литературы, Брам ставит Раскольникова в один ряд с Эдипом, Макбетом и Карлом Моором. " Целая галерея преступников — достаточно, чтобы вызвать гнев у эстетствующих судей! " [1991]— завершает свое рассуждение критик. Не случайно видный философ немецкой психологической школы И. Фолькельт вспоминает о Раскольникове в своей известной книге "Эстетика трагического". " Трагическое , — сказано у Фолькельта, — кроется главным образом в безмерных притязаниях индивида… " Эти притязания расцениваются как вина, а она увязывается с " обособленностью " человека, с его одиночеством [1992]. К таким трагическим героям немецкий эстетик наряду с Фаустом (первой части трагедии Гете). Манфредом, Каином и К. Моором причисляет и Раскольникова.