Г. Коган - Ф.М.Достоевский. Новые материалы и исследования

Молчаливое признание Раскольникова и его рассказ (Наполеон. Червь или человек!) резюмированы сентенцией Сони:

" Ищи не судей, а наказание ".

В последней картине в окружении всех персонажей Раскольников признается:

" Это я убил Арину <���так у Бати. — Я. С.) Ивановну ударом топора, чтобы ограбить ее ".

Если Копо в своей обработке "Братьев Карамазовых", изменяя порядок действия и психологическую характеристику персонажей, старался развить то, что потенциально было заложено в романе, Бати не столько перестроил, сколько нарушил архитектонику произведения. Хотя в целом его "Преступление и наказание" ближе к букве романа, чем инсценировка Копо, это в меньшей степени Достоевский. Пьеса выдержала 108 спектаклей и еще в 1936 г. ставилась режиссером в Осло в "Новом театре" [2422].

Литературное влияние Достоевского во Франции и в эти годы продолжается под непосредственным воздействием Андре Жида. Несколько более метафизическую окраску придали штудиям о Достоевском работы Н. Бердяева, Л. Шестова, К. Мочульского. Если Андре Жид оставался интерпретатором и пропагандистом Достоевского и в своей художественной практике прибегал к нему скорее экспериментаторски, с вступлением в литературу А. Мальро, Ж. П. Сартра, А. Камю Достоевский становится своего рода идейным контрапунктом в творчестве этих писателей. " Все позволено " Ивана Карамазова, которое у Копо резюмировано фигурой Смердякова (в своей постановке "Братьев Карамазовых" в театре "Экип" 26 февраля 1937 г. Камю играл Ивана), нашло явное отражение в метафорических образах "Калигулы" (1937) и неоднократно комментировалось в эссе и романах-трактатах Камю. Мотив " почто дитё плачет? " — один из сильнейших в "Чуме". А смердяковская униженная гордыня, не без элементов подполья и переплетения с линией Ставрогина, нашла отражение в образе Клемансо из "Падения". Копо, наряду с А. Жидом и Мальро, влияние которых испытывал Камю, способствовал " вживанию в образ ", обращению писателя к проблематике Достоевского. При работе над инсценировкой "Бесов" Камю во многом следовал принципам, заявленным постановщиком "Братьев Карамазовых".

Влияние Достоевского сказалось и на творчестве более далекого от него художника, Жана Ануя [2423]. Герой одной из первых пьес драматурга, "Горностай" (1931), убивает богатую никому не нужную старуху-герцогиню, нуждаясь в деньгах и независимости, чтобы быть счастливым в любви. Чисто психологические моменты этого влияния усматривает А. А. Гозенпуд в пьесе Ануя "Дикарка" [2424](1934). Некоторые мотивы "Великого инквизитора" подхвачены в "Антигоне" (1944) и "Жаворонке" (1953) [2425]. В конце 1930-х и в 1940-х годах на сцене чаще появляются вещи, инспирированные Достоевским, и новые постановки случайны. В 1945 г. Андре Барсак возобновляет драму Копо в "Ателье". В 1950 г. "Бесы" (авторы инсценировки А. Виала и Н. Батай) [2426]идут на сцене "Театр д’Овр" с Эженом Ионеско, начинающим драматургом, в роли Степана Трофимовича. В драматургии Ионеско нет прямых мотивов Достоевского, но " стремление морально утвердиться и тем самым утвердить свободную волю вопреки гнету обстоятельств ", в котором усматривается влияние Достоевского на поэтику экспрессионизма [2427], составляет эстетическое кредо его театра абсурда. Это использование " философского принципа " — явление более общего характера, чем " философская проблематика " театра-ситуации Ленормана, Ануя, Сартра, Камю.

К началу 1950-х годов Камю написал свою " русскую " драму о террористах "Праведники" (1949) и работает над философским эссе "Бунтарь" (1952), в котором широко использованы образы "Братьев Карамазовых", "Бесов" и русских террористов, прототипов персонажей "Праведников" (Каляев), для развития проблемы " свободы выбора " и " свободы воли ", иллюстрации исторических аналогий на тему " все позволено ". Параллельно идет работа над романом "Падение" (1956), в котором можно найти мотив "исповеди Ставрогина". 1953 годом датируется начало его работы над инсценировкой "Бесов" ("Les Possedes"), которая была закончена только в 1958 г. (первая редакция "Les Demons") и со значительными сокращениями (некоторые из них были сделаны в процессе постановки) была поставлена в театре "Антуан" [2428]30 января 1959 г.

В инсценировке Камю использован не только роман, но и не вошедшая в текст Достоевского "Исповедь Ставрогина" ("У Тихона"). Изменив композицию романа, Камю одновременно ввел фигуру чтеца, соединяя краткими ремарками действие отдельных частей, и несколько расширил его функции, включив рассказчика в " активное действие ". Сообразно с хроникой он является другом Степана Трофимовича и присутствует в качестве иронического и беспристрастного наблюдателя во многих сценах. Перед поднятием занавеса рассказчик Антон Григорьев, как и в книге, дает краткую характеристику Степану Трофимовичу и затем садится с ним за карты. В разговоре обрисовывается образ хозяйки дома. С появлением Варвары Ставрогиной рельефнее начинает проступать личность Степана Верховенского и возникает оценка Петра Верховенского и Николая Ставрогина, " принца Гарри ". На протяжении первых двух картин действие все более сгущается вокруг Ставрогина.

Один за другим Кириллов, Шатов, Лебядкин бросают ему:

" Вы знаете, что значили вы в моей жизни! "

Выясняется, что этот человек, с которым все, от Петра Верховенского до Федьки-каторжника, связывают какие-то свои надежды, внутренне пуст. Четче всего раскрывается замысел Камю в сцене между Ставрогиным и Шатовым, в 7-й картине.

"Говорят, к вам приводили детей?" — Ставрогин вскакивает. — "Хватит! Я интересуюсь только банальным: жить или уничтожить себя?" — "Как Кириллов?" — "Но он пойдет до конца" <���…> — "А вы способны себя уничтожить?" — "Надо бы, надо бы, но я боюсь быть лицемерным. Может быть, я сделаю это завтра. Может быть, никогда. Вот в чем вопрос. Это единственный вопрос, который я задаю себе". — "Вы ищете наказания".

К Тихону направляют Ставрогина Шатов, Даша и Федька. Но исповедь (гордыня) не принята. Пятая часть самая насыщенная по своему трагизму: убийство Шатова, " самоубийство " Кириллова (которое может быть расшифровано и как убийство), Марья Тимофеевна, и, наконец, смерть Ставрогина.

Все основные эпизоды романа достаточно близки к тексту. Инсценировка Камю — одна из наиболее точных, хотя он тоже пошел путем перекомпоновки. Можно сказать, что он реставрировал роман и, введя сцену исповеди, прояснил " загадочность " Николая Ставрогина. Что этот момент не случаен, говорит аналогичная ситуация из "Падения", герой которого, Клемансо, подобно Ставрогину в эпизоде с Матрешей, не помешал, хотя и мог, самоубийству женщины на мосту. Его так же преследует этот образ, как Николая Ставрогина " крошечный кулачок " Матреши. " "Бесы" — одна из четырех или пяти книг, которые я ставлю выше всех остальных <���…> , — заявлял Камю. — Я могу сказать, что я воспитан и сформировался на ней. Почти уже двадцать лет я наблюдаю ее персонажей на сцене " [2429]. И действительно, "Бесы" дали форму лучшему его роману "Чума" (1944) [2430]и были использованы в одном из первых произведений Камю "Миф о Сизифе" (1942).