Н. Арутюнова - Проблемы морфологии и словообразования

Противники анализируемой точки зрения обращают внимание на неизменяемость глагольного компонента по лицам. Так, 3 лицо множественного числа не может быть выражено формой глагола: ср. el limpiabotas – los limpiabotas, но не *los limpianbotas.

Учитывая это, многие романисты интерпретируют первый компонент сложений как основу глагола. Такой точки зрения придерживался уже Алемани Балуфер [Alemany Balufer 1920], позднее Марузо [Marouzeau 1952] и Бустос [Bustos 1986]. Эта концепция, однако, сама по себе, без дополнительных агрументов, не разъясняет, почему сложное слово, ядром которого является основа глагола, регулярно получает предметные (субстантивные) значения. Э. Косерю мотивировал это тем, что в структуре сложения произошла элизия именного суффикса, присоединявшегося к основе глагола [Coseriu 1978]. Есть и другое объяснение субстантивного значения анализируемых имен. Обращают внимание на то, что некоторые из них сохранили оформление конечным суффиксом, например, picapedrero, cazatorpedero, cuentadante и немногие другие. Таким образом, нулевой знак субстантив—ности ассоциируют то с первым компонентом, то со всем словом.

Идея субстантивности глагола и приписывание ему функции ядра побуждала относить глагольно—именные сложные слова к категории э н д о ц е н трических образований, то есть к классу слов, включающих в свой состав семантический центр. При этом иногда проводилась аналогия между анализируемыми композитами и словами типа manicura. Здесь можно отметить, что с идеей искони субстантивной природы слов типа guardabosque не согласуется их изначальное и сохранившееся до сих пор употребление в адъективной функции: cр. La empresa cazatalentos, la máquina quitanieves, el chaleco salvavidas, un programa salvapantallas. Такое употребление как бы высвечивает атрибутивную семантическую природу композитов, проявляющую себя в их внутренней форме. Это позволяет видеть в соответствующих сложных существительных как бы номинативный итог перехода от обозначения образных или функциональных признаков к номинации тех объектов – лиц или предметов, для которых они характерны. Такой взгляд согласуется с их употреблением в юмористических целях [Bustos 1986: 278–284]: в функции шутки, насмешки, остроты и даже издевательства, в которых на первый план выдвинуто образное значение слова. Оно будет проиллюстрировано ниже в специальном разделе. Сохранение композитами качественного значения подтверждается также их употреблением в предикатной позиции, часто в сопровождении градуирующих наречий. Например, Tu amigo es muy aguafiestas; Pedro es tan metepatas como tú; Su padre es bastante tragaldabas y goloso.

Аналогия глагольных композитов с качественными прилагательными не является, однако, полной. Так, композиты не допускают, в отличие от прилагательных, субстантивации обобщающим артик—лем lo, придающим слову абстрактное значение. Ср. Lo pegajoso es molesto; Lo feo es despreciable, но не *Lo aguafiestas es intolerable (Gramática descriptiva, § 4793). Это свидетельствует о сохранности их внутренней формы, сопротивляющейся опрощению.

Был сделан краткий обзор интерпретаций глагольного компонента композитов как третьего лица единственного числа индикатива и как основы глагола. Вторая точка зрения сблизила субстантивные композиты с атрибутами, поставив акцент на сохранность их внутренней формы, иначе говоря, на близость словосложения к фразеологии – синтаксическим словосочетаниям, оберегающим свой словесный состав. Это делает естественным переход к «императивной» концепции, еще более приближающей композиты к фраземам. Согласно императивной теории глагольный компонент восходит к форме повелительного наклонения единственного числа. Такого мнения придерживались почти все крупные лингвисты прошлого: Я. Гримм, А. Дармстетер, Ф. Диц, В. Мейер—Любке, К. Нироп, А. Доза и многие другие. Аргументы, которые обычно приводятся за и против императивной теории, суммарно сводятся к следующему.

В целом ряде случаев сама форма глагольного элемента указывает на то, что это повелительное наклонение. Например, исп. tentemozo, correvedile, hazmerreír и пр. Строго говоря, существование таких слов само по себе еще не имеет доказательной силы, так как, например, в романских языках наряду с ними встречаются лексические образования, первым элементом которых является глагол в индикативе, на что обычно и указывают противники этой теории. Ср. фр. abat—jour, meurt—de—faim (3 лицо ед. ч. изъявительного наклонения), исп. métomentodo, bienteveo (1 лицо ед. ч. индикатива), bienmesabe (3 лицо ед. ч. индикатива). Форма глагола в последнем случае подтверждается тем, что дополнение (me) предшествует ему, а не стоит в энклитике, как полагается в императиве, oíslo (2 лицо мн. ч. индикатива).

Однако число явно императивных образований превышает число существительных, первый элемент которых имеет форму какого—либо лица индикатива. Кроме того, в языках, в которых форма 3 лица ед. ч. индикатива не совпадает со 2 лицом ед. ч. повелительного наклонения (например, в славянских языках), глагол всегда стоит в императиве, ср. рус. сорвиголова, перекати—поле, горицвет, скопидом, болг. троши—глава, слети—коса, стани—седни и пр. Это свидетельствует также в пользу императивного понимания формы глагольного элемента.

Другое доказательство, которое приводится в связи с определением формы первого компонента, касается только итальянского языка. В итальянском языке повелительная форма глаголов I спря—жения совпадает с 3 лицом ед. ч. индикатива, а для глаголов II и III спряжений – со 2 лицом. Поэтому только интерпретация первого элемента как императива дает возможность объединить по способу образования сложные существительные, в состав которых входят глаголы I, II и III спряжений. В противном случае пришлось бы признать функционирование в языке двух самостоятельных моделей словосложения.

Таковы в общих чертах аргументы, приводимые в доказательство императивного происхождения глагольного элемента сложных слов этого типа в романских языках, которые часто так и называют «императивными».

Почти все лингвисты указывают, однако, что речь идет только о происхождении данного способа словосложения, а не о современном значении формы его первого компонента.

Так, К. Нироп пишет, что «ощущение императива постепенно стерлось». [187]В. Мейер—Любке замечает, что «с течением времени лингвистическое восприятие, забыв о происхождении формы первого компонента, стало признавать в нем просто основу глагола, а не повелительное наклонение». [188]А. Дармстетер признает также: «Во всяком случае ощущение императива исчезло в этих возникающих уже по аналогии образованиях, и народ вкладывает в них если и не грамматическую форму, то, по крайней мере, значение настоящего времени». [189]

Противники императивной теории происхождения данного способа словообразования ссылаются также на малую вероятность самих условий возникновения модели словообразования из императивного предложения. Так, Ж. Марузо, оспаривая А. Дармстетера, указывает главным образом на неправдоподобие того, чтобы «место называли словами обращения к воображаемому существу, как бы приказывая ему делать именно то, что оно и без того делает». [190]Однако этот аргумент свидетельствует лишь о том, что с точки зрения современного сознания непонятно употребление императива в назывной функции. Об этом, и ни о чем другом, говорит и другой довод Марузо, приводимый в этой же статье. Марузо ссылается на то, что сложные слова этого типа без колебаний интерпретируются говорящими по—французски как содержащие глагол в индикативе и его дополнение или подлежащее. [191]По существу, однако, живое чувство носителей языка нисколько не противоречит теории императивного происхождения формы первого элемента, поскольку, как уже говорилось, все сторонники этой гипотезы признают, что глагольный компонент уже отказался от роли «повелителя» и даже «распорядителя».